109. Rope (GM) | collectiveactions

Г. МЕДВЕДЕВ ОБ АКЦИИ КД “ROPE”

Всем встать на ногти пальцев ног, встать на подушечки еды до пола, с ковра опять подняться было очень хорошо на тумбе, всем двенадцатого марта, воскресенье – день субботний, очень рдяный. Встав на ноги, воспрянуть было очень хорошо, срочно на метро проехать – к розовой ротонде над метро приехать также на метро – если запихаешь в рот маленькие рдяные карандаши, чиркнув спичкой, тогда три десятка локтей и группа нашлась в сапогах, чей выпуклый в небо коридор затылков, молодые, сильные, был к субботнему полудню лоб хорош на солнце в жёлтых сапогах, готовые на всё, как известно, и решили загодя так делать явно. Важно, люди прибыли раньше прибывших позже, спасибо, задолго всех стоят по горлу анфилады, предваряющей систему арок подземных храмов, спустя асфальт и щебня крошево. Две резины полки делит расстояние в локтях: сразу полка готовых на всё, потому что персоны их знают – слышали слово, где-то читали, и тоже как будто готовы, но наверно быстро перестанут, в ожидании шатра и хлеба внутрь сапогов, они без сапогов, на дворе висит весна – это вторая коробка сапогов, десять, девять локтей с небольшой, правда, раной. Теперь опаздавшим есть в дар проездные облатки, та тайная, кивок, пригородная схема нужна вниманию активных в малой труппе - рябых людей, сообщающих шофёрам, у каждого набора получился свой, водитель групп которых, чьим стальным покупкам, трассе и вообще разметке, по четыре палки в рот, по решётке разметке, выпала смешная задачка, лунка случая первой беседы, в качестве подспудной ликвидации обезлички, слитой в формы маленьких групп возле милицейской машины – им предстоит ещё злиться, собеседуясь, слиться, прежде всего в пакетах, но о том больше никогда ни буквы будет. И вот, нашлась снаружи сапогов активная персона бы, сама в чужой покупке липнет лба сердцем, зачиная бойко слов течку, в кресле повернулась, говорит: а я вас видел где-то, ведь я не один стреляю – она сейчас не виновата, так её учили сообщаться деловито, шофёр сопит и курит в дрянь рот, ну что, все вместе, все свои, всех в море, ржавая кабина едет выставку достижений, фрагментом пыли на шоссе заметив слава богу молча, я один не стреляю, предзаданность до горизонта символическую раму, хозяина хозяев раны, стоящего в розовой кепке за вещью, что видно группе наконец-то вне практического смысла брюк клока пользы портрета поля, к нему с крюком в обход, без пользы в день субботний, видя на пролётке, всех уехала живо живые на такси, подняться было видно очень хорошо к ротонде смеха, с ковра киосков скрывшись на машине с четырьмя другими, поэтому актанта сгрузим в море, когда достанет время. То есть, одинокий хрип кабины пустой персоны (по сути же мальчонки), состоял там, в опасности волны перебора нависшего смысла срама смысла в коридоре искусства того, как если музыки музыки здесь благовест пионер на вторую коробку тревогой – ну скорее же марать и называть привычкой, облизывать и маслить, что всё в обкатанной решётке заново значит, спастись всей группе в паузе субботы блага пуза лобызаше, свести лакуну жизни без лыжни в домашнюю задачу, в домашнее письмо, пустой звонок для опаздавших на уроки, пустое теребление ушей и прочих страдных дырок, на трёпаных полях затёртый колофон устраивать, как обычно. Прибыв к метро, прошив ещё и переехав на машине молча дальше лужи, захлопнув дверь и застегнув штаны по пригородной схеме, имеем сетку мы не спин членов других спин групп и/или наши спесивые спины плюс спины членов, собственно, хозяев речи, авторского брюк блока, на всё готовых, свежих и спокойных, ассамбляжа хозяев погони до поля в тележках по жидкому снегу до горизонта завалов, а силовую линейку человечьего, кураторов, абонентов, гона. Спустив дощатый забор, сторожевых собак и первые аспекты пакетов, раздавая людям в дар подножные средства бега - тем, кто больно в лужах будет здесь сморкаться, последних же как раз пугая в редкую субботу травмой пальцев ног, кошмаром через лес, скажем, по густому болоту, через заборы, калитки и клетку сухих деревьев, сейчас же пробуя потребность в непромокаемой одежде, разорвав напополам зимой свой плащ, товарищ добродетельно создал восемьдесятчетыре цветных презерватива и даже запасных – первейшей проблеме в рядах на прошибе пути по (ппп) глубокому снегу сейчас весной. Отсталые прибывают, очень много, двадцать два портрета абонента по позднейшему расчёту, улыбаясь и скрипя негодной изолентой, сувать во тьму свои ногти плюс ноги плюс покупную подошву, крича и фотографируясь в открытой, словно в первый крик пустоте бассейной залы, её же заклиная, как произошло с куратором в такси. Вдруг, спустя за псарней время, со второй, если верно видеть, частью ансамбля героев за углом, по рукам пришла партия ещё и новых подножных пакетов – это не настоящие пакеты, есть другие пакеты, другая изолента, другое болото, другие персоны, другие горожане, другие ногти, другие ноги вообще ещё стоят вне пакетов смеясь и краснореча, ничего не понятно, жалоба, всё заново, мы одеваем следующие пакеты – зелёные, чёрные, в серебре и белый грязный снег, сколько время же идёт со съезда, близится обеденный прерыв с идейкой бутерброда. Они разрезали пакеты, каждому хватило: «Пожалуйста заверните эту ногу гораздо точнее». Будучи знакомы всем, читав какие-то слова, бумаги на досуге, мы как бы волновались – не кончится ли смысл на сменке, в мешках, вторых и третьих, разрыд на сменке смысла, в любой момент всё первые поймут и рассмеются счастьем Юры, отправив сильных, молодых, обедать по шатрам, сейчас пустым и тканым рубкам. Ничего подобного. Наипаче в рубке фотоателье, задачка будет длиться, остроугольные шуршанием пакеты по болоту снега в лес правые люди буравят себе дорогу, шириной в одно, скользят за сменным лидером верёвки, утопая в ледяной тропе, ещё немного соревнуясь - никто не прекращает ладно говорить, используя пакеты в качестве банкеток и предлога на снегу, мы, абоненты, длимся через поле в лес бечёвкой, смешливая бечёвка в драном коридоре, хорище братских голосов, двадцать два абонента плюс морозные спины и слюни мелюзят по рыхлой бумаге ногами в пакетах, зелёный, чёрный – я застреваю третьим, хриплый ребёнок чинит снаряжение, задерживаясь больше, дольше, по дороге через лес остались точки, смех и спины, неумолимый шаг к завалам, другим, куда сильно важным завалам, провалам, они до сего дня ждут там, эти горизонтальные деревянные вещи. До ясеня по пути догнав хвост верёвки, я ясно вижу обсуждение кала крупного зверя, тесавшего рогом стволы вдоль повала деревьев – событие стыда для коридора тех, кто будучи в искусстве разодрал пакеты на себе перочинным ножом, замочив обшлага и ноги кровью. Сбоку тропинки для снега обнаружена изолента, надо перевязать завалы, сделать крупный крюк, стремясь на поле бить пакеты в белых портретах, вдевать петли в портреты из пакета, белого пакета, куда сгружены портреты крупных пакетов, очень, очень много культуры в сравнении с лесом, пахотой и снегом, есть трасса лыжника вдоль поля до завалов, следуя маршруту на деревьях, ждут портреты, молоток и гвозди, срочное искусство на голой поляне. Затык, гоньба перевернулась, опаздавшие к ротонде слезами вывихнуты ближе: лопнули пакеты, истёрлись квадраты набедренных сумишек, пока ансамбль делает фотоателье, тех нас красивым случаем шибает на аванпосты пейзажной наклейки. Теперь топтать мелованную бумагу надо самостоятельно: детские группы разбредаются по окрестным планам собирать какашки. Но абоненты, кураторы, а также их персоны, слава богу, в марше биты снова в маленькие труппы, говорить на вертикальном ходе слишком неудобно, портреты позабыты или, часом, брошены в углу, соседи не идут, они летят на смерче смеха, кала и досужих дел, отпраздновав субботу, будучи в контексте коридора, о наличии последнего читав и думав на досугах по субботам до обеда в толстых секретных папках, – вот коридоры вздёрнутого смысла, момент подножного музея на поляне и в лесу: вправо через другое поле вверх; вверх, вверх запятая вверх, остроугольные задачки и бассейн для фотографий, вправо – люди разбиты по трое, тяжело дыша, в принципе никто не прочь поесть, есть что поесть, или читать – ошибка, двое потерялись, и не те, что явились вдвоём - пара разбита на пару кусков, на абоненте висит ужас, страницы намокли - вот пакеты на первом поле, вот ревнивца и вежливых всех кличат видеть авторский ансамбль в центре полевой площадки, слава. Даны предметы: магнитофон «пионер», белый сборный ящик, женские заботливые руки слепляют чьи картонные концы по двое, трое, он установлен по-над массы нежной; верёвка смазанного следа тянется назад на псарню, множество локтей, в самый угол достижений и вообще посёлок до прибытия пакетов, заодно с лыжнёй храня в архиве течение случки; дело не в этом, дело во всём в целом, задратая смыслом шкура поля в кругу обтёсанных стволов лосиными рогами, до завалов, вниз и вправо калом, кто не опоздал, я не опоздал, тот слушает и внимательно смотрит на коробку, по-над кого звонит серебряная вещь, но все торчат вверх со столами деревьев, ящик тоже занимает место в коридоре тревоги смысла, люди обступили предметы, хотя сильнее хотят есть. Я слушаю и внимательно смотрю на коробку. Из динамика есть звонок, А. М. машет рукой в сторону ясеня, клёна, либо вяза на другом конце первого поля, вниз и влево голое красивое изогнулось кривое дерево, нужно спешить, пока ещё не поздно, чтобы опять не опоздать к трезвону, шуму - из недр вздёрнутого поля кожи парты пор портретов. На что ещё, куда готовы выйти устроители сеанса смысла, девятый и десятый том бассейна сеансов субботнего смысла вдали от киосков готовый, я не знаю плюс боюсь спросить открыто. Грубые, неостановимые, группы топчатся следом, грустью своею следы пролагая, о том равнодушно молча, вспомнив хруст мелованной бумаги, хотя и быстро конча вспоминать, пристально наблюдают за делами в пакетах прочих. Очень большой, несоизмеримый риск сейчас лишится блаженства подножной сумки – на перевязку уйдёт месяц, поляна станет ночью в тишине одна, пока же центр жизни абонентов есть, пускай изогнутый, корявый, трудный путь до сюда по завалам на петлистой, ржавой бечеве - такой из-за грязи киосков, висящей на каучуковых подошвах, спустя две, зелёные, чёрные, сумки. Весьма большое расстояние, казалось бы, до магнитофона пионер, заботливой белой коробки, деревьев, обитых рогами, трёх тысяч возможных деревьев, аккуратного, сферического по дороге кала, культурой не введёного в расчёт суровый знаков пользы. Звонит домашний звонок, А. М. приветственно машет рукой, воздушные тела слетаются к столбу, указанному выше, из скрипучего пакета извлекается портрет, верёвка, молоток – думаю, внутри пакета много подобных предметов. На мнение здесь рама, картонка, клей, листок с головой, всегда возможно первое и последнее опять событие: не кончится ли сменка, хотя их очень много, девятый, десятый том пригородного смысла, кратких извлечений сухоныров от киосков далеко стоять на стуже постраничной, цвета лебединого крыла, четвёртый, пятый в кожаной обложке, молясь и заклиная колофоны, крепь интертекста на снегу в чёрных пакетах найти долю смысла, пожалуйста смысла, пожалуйста мысли на голое тихое поле, от кормления вдали. А.М. приветствует рукой – все свои - мрачный, но тщательный авторский ансамбль говорил очень много лет, вы знаете вещи друг друга – бережливо извлекается портрет, конечно же, персоны - головы швабских одарённых горожан и писчих женщин. Другие горожане же не знают, перед ними кто это, на втором портрете второго ствола Юра, в смехе, отмечает: «это немецкий романтик», - на рябом деревянном, дуплистом цилиндре с пола торчит где-то под Москвой, икона, обращённая на центр к магнитофону пионер, белый сборный ящик заботой руки устанавливают на землю, а та в коричневом снегу, в реальности динамиком к завалам, отмечая дорогой фантомной змеистой трассе: вправо, вниз, никто не помнит, актуальность сгущена до поля, мы зачинаем вместе бывший смысл бывшей культуры пешехода, говорил Юра – секс памяти, мятые пакеты, извлекается к свету первый портрет, за ним молот – немецкий романтик, на первом, другом и следующих столбах последовательно, увесистая купа, верёвочка, в картоне хороша заранее лакуна, я падаю на землю, я пытаюсь сказать точно, что белый шнур задевает коричневый картон, где внизу запятая слева до завала дырочка не о гвоздях, хриплой группе, болота и парт, но о всём уроке в целом, куда и замечательная ляжет бечева белая два с половиной, полтора локтя в длину. Юра говорит, мы говорим, а кто это, а Юра говорит – разумеется, господа – портрет застлали братья Гримм. Дорожная белая сумка, молоток, стук молотка, четыре угла, четыре гвоздя, провод внизу запятая слева, писатель успешно вывешен на ствол, молодые, сильные, скучают в данном смысле, позором недочтения топча своей святой субботы коридор, лелеют шатровое время много, двумя конями порванные в клочья, когда могли бы поедать не икру тогда, а книги. Рана не одна, сменка распадается на более мелкие фрагменты, их масса, по ту сторону белого пакета в руках устроителей, или – хуже – кураторов замечательной весенней лесной выставки. Группы абонентов вновь сплелись на поле, не имеет смысла больше кучковаться, оно позволяет сложить параллельно тропинки, но куча есть и держит общий марш, тем более фотография – все вместе, все свои вдали на фоне искусной репродукции портрета из пакета через ствол по снегу до псарни, подняться было очень хорошо, молить искусство до упора, до самых призраков его, сейчас полупустых, забравшихся на поле, достав фотоаппарат как бы для группого документа, игры положения персон читай персон в пространстве для персон – первые на бумажке, вторые на новой бумажке на фоне первых на мелованном картоне же и писавших после обеда или ещё когда-то, например – зимой письмо, распилив свой плащ на четыре куска, или, обратно, разбив одежду молотком. Доступно сказать, что добрая треть читавших абонентов легла тогда вне значения себя самих именами на снег, оставаясь торчать в небо усталыми, может быть, потными, может быть, усатыми, может быть, усталыми телами, ведь если решётка выгоды и знаний коридора клока пользы не запуталась в стволах, портретах и верёвке в несколько кусков, то автор выпадает, спустив киоски пригородной тщеты что ли, отчуждения качественных атрибутов собственной персоны в пользу кожи поля снега пор архивов что ли, ловчась ловить алиби себя в лесу трудов авторского ансамбля, команды не опаздавших к обеду, даже вне пакетов запросто прогулкой одолевая интертекст что ли, очень много заранее наговорив, трезвоня в магнитофон пионер для мира чистоты поступка, ради искусства и феерии пешехода в целом, сверля широкую тропинку по болоту и завалам поля речи и языка в поле языка. Можно сказать, есть за углом сторожки лужи, целое море какой-то грязной пакли, и никто не хочет ближе подходить к девятому, десятому портрету, ошмётки чёрной кожуры испортили лыжню, у нелетучих пешеходов спрели ноги, лопнули пакеты, а люди же вдали, наоборот, держат правое дело, кто-то даже без сапогов сюда дошёл, я знаю – это сделал Николай Панитков, вот так. Поэтому плетёная верёвка остаётся, щедро слитая по кромке, сторонясь болотной зыби – она не зависит от услуг абонентов и персон: авторы, не ведая страха, продолжают весенний сеанс. В это время, казалось бы нечаянно, наружу вышёл слух о первой женщине, затрещине внутри музея немецкой патриархальной добродетели, которым тот слыл до сих пор в устах, скомканных морозом. Но люди не хотят подплыть ближе, чтобы убедиться в такой перемене самолично. Кураторы же абонентов на расстоянии недостаточном, чтобы сами оправдать и обезопасить плутовские нотки на красиво изогнутых столах, тем не менее лыжня пропиталась маслом, и самые юные люди узнали невольно смешную проблему, бодря таким образом прочих. Я же, напротив, узнаю голову Михаила Рыклина, но говорить с ним не хочу, даже боюсь, мы есть два незнакомых абонента, и резкий звон в углу головы мужчин не сблизит, работая бесплотной паклей. Я сделал небольшой, но честный каталог всевозможных наростов по поводу акции Коллективных Действий «Rope». Наконец, когда 21-22 головы находят (вместе с молотком) свои деревья, образующие среди второго поля настоящий картонный хор, когда все ключевые портреты остались висеть на гвоздях позади читай – наконец где-то дальше по решётке поля слышен настойчивый крик А.М. Мужчина имеет в виду то ли звонок, приветствуя опаздавших, то ли просто так машет собственными руками, возможно - кому-то нужна чужая помощь, или же ансамбль порешил, что толпу абонентов нужно пилить, всех споро раздробить на киоски, пока они не ушли все вместе есть в киоски. Положим, что с нашего конца верёвки хора находится писчий, Михаил, Юрий и фотограф, причём писчий ближе всех к очагу обоих сигналов – как от магнитофона пионер на картонной коробке, что сплетал заботливые руки, что крики А.М. через снег и лужи, так и крики о помощи. Рассудив, писчий начал движение: он может пойти слушать магнитофон пионер, он может пойти и выключить магнитофон, чтобы лучше расслышать голос А. М., призывающий к вниманию, он может пойти прямо, пересечь (ппп) остроигольный лес, лежащий неподалёку, добраться через первое поле на вонючую псарню и так далее вплоть до машины, анфилады, рубки фотоателье и шофёра с палками во рту; кончив размечать варианты, писчий, как и было сказано, молча направляется к А.М. – узнать, не случилось ли здесь чего лишнего, взятого сейчас как то, что требует устранения, или, наопако, добавки к полю, пакетам и портретам. Войдя в зону поражения речи А.М., Вильгельм прекратил движение, став слушать: на этот раз информация оказалась свежей, и проверке реальностью не подлежала, к сожалению. Предлагается дать второй круг нежному бассейну, дать, несмотря на рёв восставших полевых зверей – зачем? – ради возвращения фрагментов петлистой бечёвки в самый центр второго поля, того исконного межеустья, откуда движение в коридорах смысла начало и берёт, а фрагменты как бы потерялись, запрокинуты в болота: дело обстоит так, что каждый из суммы белых шнурков внедряется в картон, что подробно описано, и картон служит рамой пакету, у кого зияние - вправо и вниз, на месте пятого гвоздя светит дырища, туда последняя продета сухоныром и есть, раздробленная на куски в локоть зимой, ведь такой огромный гвозь вряд ли существует, даже если поискать. Тем не менее, другие люди ждут поодаль слитно, стараясь обращать мало внимания на необычайность ситуации внутри портретов и пакетов, свидетеля против них самих немого, что логично – логично в тайне, являясь прикровенно. Как сказано, от верёвки отделился и Людвиг, а ещё немного рассудив, также начал смещение с дельты поля к его периферии, откуда доносился голос А.М, теперь он тоже внимательно его слушает, стараясь, как и Вильгельм, не замечать звонок. Решено – оба абонента направятся в противоположные стороны, держась кромки ржавого бассейна, старательно избегая обшивок: вот, путём повтора, нас обязали внове вскрыть зияние пакетов, стоящих вне уже светлого портрета, ротонды, завалов и фотоателье, чтобы лишить 21-22 из них рдяные стволы первого, другого и так далее остроигольных деревьев поля, сказано лишить верёвок портреты, и быстрее же тащить огарки к дельте. Отмечаю, что писчий не понимает, что его спине была тотчас вменена видеокамера, Людвиг считает себя ответственным одиночеством, на него возложена подзадача, и я здесь собираюсь со всей очевидностью показывать, что весьма большое расстояние, казалось бы, до болота и парт, аккуратного рашкета, обитого лосиными рогами, рашкета, который, по левую Е.Е. руку задевает шнур, ведь место пятого гвоздя пустует, спустя, ещё по-над вторым полем, горизонтальные завалы плюс мешок запасных зелёных пакетов для тех, кто больше не может сверлить мелованную бумагу, читай читать, а также место сухого ясеня сразу после угла ржавой ротонды, первое поле, трезвон, девятый, десятый тома и сторожевую будку, куда и замечательная ляжет бечева белая два с половиной, полтора локтя в длину до магнитофона пионер, сбросив двенадцать портретов и четыре-пять метров плетёной верёвки, чавкая и жмакая покупной подошвой до киосков, стало быть, где авторский ансамбль показал ещё одну другую белую коробку и надпись, сомкнутую, так или иначе, во имя лицевой стороны поверхности картона, верхом на что инсталлирован пионер, кладущий на стоптанную, почти неосязаемую лыжню трезвон, куда и требовалось с подачи А.М. отнести рублёные на куски будучи в рубке фотоателье фрагменты бечевы, лежащей следом прелых ног в двойных – зелёных, чёрных – пакетах, намотанных иногда даже вплоть до портрета паха отдельных ревнивцев, перевернувших на завалах гон таким образом, чтобы выставить аванпост, пока абоненты разыграют пятый коридор, имея в виду одну из лакун в череде горизонтально уложенных по-над светлого пакета сухоныра заботливыми руками Е.Е. завала, ей, склеевшей зимой обе предлагаемые коробки, верхом на что - в первом случае - был уставлен магнитофон пионер, я имею в виду коробку в середине второго поля, по кромке и лужам чего двигаются Людвиг и Вильгельм с целью добавы белого шнурка, теперь воедино к случаю второй коробки на первом поле, что верхом ясеня сразу после угла ротонды, через псарню и страдный бассейн, говоря годами, лакуну, где впервые появились плутовские пакеты и первые слухи, верёвка, мощёная по снегу ногами марша пеших до калитки плетёного завала, в чьей пятой дырке обретает себя фото-рубка, где и был разворот, ушибивший пару людей на пару кусков, не введённых в расчёт суровый знакомого клича из сердцевины второго поля, где и взвилась первая белокурая картонная коробка – куда и были уложены шмотья бечёвки, текущей следом за всеми группами – кураторами, абонентами – и командой устроителей, в зону действия чьих установок были вовлечены прежде всего Л. и В., следующие по периметру рашкета зала мысли с девятью, десятью локтями картонных томов, зелёных, чёрных, не подозревая о том, что в спину обоим наставлен объектив, хотя бы ненадолго, дабы успевать смещать магнитофон по символической цепи обратно, до самого Н. П. и А. М., кто обсуждает внутри аспекты по ту сторону (предложенных) пакетов, ныне пустующих в мусорном баке за псарней, итак, разложившийся труп, изживший свою судьбу слепец, охваченный самоубийственной страстью охотник, обезглавленный мученик-ацефал, отрекшийся от себя святой. Когда же всё устаканилось и пришло время фотоателье у другой главной коробки - верхом на стволе молодого дубка - клочка заботливо украшенной бумаги надпись, предлагающей учесть, что верёвки содержатся не в середине межеустья поля, где их, через болота, влекли на поводке встревоженные криком Л. и В., как добаву к первой коробке, по-над кого был инсталлирован благовест. Вдруг А.М. стал раздаривать те самые плетёные комочки в полтора локтя как абонентам, так и их добродетельным кураторам – как только утерянные вещи попали ему в руки? – единой купой с чем предлагалась и расписка на 21-22 персон молодых участников сцены с портретом, от начала до конца, с гвоздями, молотком и обшарпаной лыжнёй на кромке бассейна с лужами и паклей ещё до коричневой тревоги, без всяких киосков. Каждая группа осталась довольна пережитыми трофеями, несмотря на то, что Л. и В., преодолев положенную ими перед ними дистанцию по абрису окружности, будучи в зелёных или чёрных лопнувших пакетах, встретились раньше срока, ибо на одном из пакетов, случайно доставшихся В., верёвки не оказалось, о чём сообщил отдыхающий в этих местах фотограф, портрет, напротив, был обрамлён – по виду – в рану чистой стали, куда толще и осанистей картонных рашкетов, описанных много выше, сам же образок сократился до считанных пальцев, являясь, таким образом, исключённым из группы по тому членом пары, растрепавшимся фрагментом бечевы, что с такой силой обеспокоил картонный хор, включая В. и Л.; девятый, десятый раз В. вглядывался в работу и не мог понять, как он подойдёт ко второй коробке, где А.М. будет за так раздавать надлежащие, по сути, ей верёвки и расписки, не выполнив до конца домашнего задания. Тогда было сделано ещё несколько фотографий, и, вернувшись на угол псарни, группы разделились для аккуратного среза накопившихся слоёв пакетов, доходящих у иных до самого паха. Я попросил плоский нож для мелованной бумаги, которым он умело вскрыл собственное бремя, когда же настал черёд писчего, ножик сломался, и последний конец, читай острие, вникло в кожицу на локте, причинив (заслуженные) страдания его временному владельцу. Наша новая группа попрощалась со всеми теми, с кем могла, и, хромая, отправилась к киоску за молоком и хлебом, чтобы скоротать время до того, как рябой шофёр опять насуёт в рот себе палок.

Таким образом, здесь оказались изложены следующие события:

Опоздание. Встреча групп и кураторов групп спин под солнечной анфиладой, получение мелованной бумаги – первого дара со стороны ансамбля.
Формовка других групп, революция мальчика в такси, прибытие на первое поле.
Псарня. Быстрый захват первых пакетов, разочарование, страх и тревога ввиду болота.
Доставка других, единственно верных пакетов. Купание.
Большой гон через петлистую тропинку до завалов. Фотоателье, рокировка, беспокойство писчего за благо.
Второе поле, заботливая установка первой белой коробки. Магнитофон-пересмешник. Проблема других пакетов.
Первый круг вокруг бассейна поля. Юрино прозрение. Полагание верёвок внутрь лакун в паху портретов. Слухи. Взмах руки А.М.
Сложная цепь событий в результате взмаха, межеустье второго смысла поля. Предложение А.М. к В. и Л. сделать ещё один круг через бассейн, дабы не оставлять просто так цепи. Доказательство обратного писчим, сейчас же снятым в спину. Пятый гвоздь.
Человеческий обмен по цепочке до завалов – магнитофон пионер циркулирует в руках абонентов, слушающих специальную фонограмму 1-2 две минуты каждый. Н. П., который дошёл сюда без сапогов, как и без пакетов, обсуждает с А.М. аспекты пакетов.
Установка второй коробки верхом на ясень. Установка надписи, предлагающей учесть верёвки. Дар верёвок и расписок. Повторение.
Успешное возвращение на псарню. Таксист, палки. (Вторая и последняя революция всегда уже отсутствующего мальчонки.)

by riiia, 04.04.07