Коллективные действия
О Верховском:
В 1897 году от Транссибирской железнодорожной магистрали (Транссиб) начали строить южную ветку к русскому Приморью. Потянули ее не вдоль дуги русскокитайской границы, а по договору с Китаем напрямую по территории Маньчжурии. В историю она вошла как КВЖД. Китайско-Восточная железная дорога способствовала быстрому экономическому развитию прежде отсталого региона. Но ее история не раз сопровождалась трагическими для России событиями.
В Китае конца XIX века зрел бунт. Страну разоряли европейцы, американцы и японцы, безраздельно пользовавшиеся ресурсами страны. Очень раздражали китайцев многочисленные миссионеры, чья религия шла вразрез с местными верованиями. Ко всему в начале 1890_х годов на страну обрушились засуха и эпидемия холеры. И суеверные китайцы считали, что болезнь на них насылают «заморские дьяволы», как они называли иностранцев-христиан. В 1898 году началось движение ихэтуаней (многие повстанцы занимались боевыми искусствами, почему и были прозваны англичанами «боксерами»). Гнев восставших был направлен на иностранцев, в которых они видели главную причину своих несчастий. Заодно недовольство китайцев обрушилось и на русских, приехавших строить КВЖД: путейцев, телеграфистов, железнодорожных рабочих и военных. Истязали и китайцев-христиан. Правда, сначала им предлагали отречься от Христа. Твердо стоящим в вере вспарывали животы, отрубали головы, трупы рубили на куски... С 1902 года Русская православная церковь начала отмечать 24 июня память 222 православных китайских мучеников.
Борис Верховский окончил Институт инженеров путей сообщения в Санкт-Петербурге. Затем работал на постройке участка Павелец — Москва Рязанско-Уральской железной дороги. Весной 1899 года молодой инженер прибыл на строительство КВЖД, попав в самый разгар восстания. 23 июня китайцы атаковали все русские посты вдоль железной дороги. В ночь на 24 июня служащие и стражники железной дороги начали отступление из Мукдена. Отряд, в котором шел Борис Верховский, начал с боями пробиваться на юг. Они рассчитывали на помощь русского отряда в Ляояне. Однако когда Верховский с товарищами пробрался сквозь китайские посты к железнодорожным зданиям, то увидел там только обезглавленные и изуродованные трупы русских. Помощи ждать было больше неоткуда... Небольшая группа с инженером Верховским решила отделиться от отряда и пробиваться самостоятельно, но это им не удалось. Бориса Верховского с товарищами схватили и казнили в Мукдене. После казни его голову вывесили в клетке на стене Ляояна.
После подавления восстания останки замученных и казненных служащих дороги и стражников с почестями предали земле. В августе 1901 года останки Бориса Верховского по просьбе его матери перезахоронили в Москве на Пятницком кладбище. На опознание ездил его родной брат Глеб. Захоронили останки 23 августа (по н.ст.) 1901 года. — Имя Бориса Верховского было занесено на мемориальную доску Института инженеров путей сообщения в Петербурге, но до наших дней она не сохранилась, — продолжает Петр Захаров. — Поэтому, на территории России единственным памятником кровавых событий 1900 года в Китае остается надгробие на Пятницком кладбище.
На самом деле, ихэтуани были даосами (точнее — радикальными даосами, для которых практика была важнее созерцания). Классический даосизм отличается от классического буддизма довольно сильно. Для буддиста главное — как можно быстрее освободиться от всех привязанностей в этом мире, подавить в себе все желания и достигнуть нирваны — состояния бессознательной умиротворенности. Даосы, напротив, очень ценили жизнь и всегда занимались поисками эликсира бессмертия. Жизнь на небе от жизни на земле для них отличалась только тем, что боги и духи обладают большими способностями по сравнению с людьми. Даосы чтили не Будду, а Юй-ди — Яшмового государя всех 36 Небес, повелителя трех миров, «заведующего» министерствами (так это и называлось) грома, дождя и моровых поветрий. За ним шел бог войны Гуань-ди. Он беспощадно карал всех, кто нарушал законы Поднебесной. Из-за того, что он постоянно пребывал в гневе на многочисленных преступников, лицо у него было ярко красным. Скорее всего именно поэтому ихэтуани носили красные повязки. За Гуань-ди шел бесчисленный список святых и духов, с которыми даосы всегда могли найти общий язык при помощи заклинаний.
О Плавильщикове и Кожевникове:
В 1921 г. Н.Н. Плавильщиков вынужден был уйти из МГУ и не появлялся там вплоть до 1941 г. Причина этого — его, мягко выражаясь, экстравагантное поведение по отношению к Г.А. Кожевникову: «Дорогой Андрей Петрович, лежу в хирург[ической] лечебнице д-ра Бакунина на Остоженке, простреленный 2 пулями в голову и диктую письмо своей жене. Одна пуля засела в затылочной кости, не пробивши ее глубоко, другая, ударившись под самым глазом о кость, рикошетировала в толще щеки и вышла в углу нижней челюсти, не повредивши ни одного крупного сосуда, ни одного нерва. Опален выстрелом (почти в упор) левый глаз, в котором сильное кровоизлияние и повреждение роговой облочки. Стрелял в меня, как это ни удивительно и ни ужасно, хорошо известный вам Ник. Ник. Плавильщиков, о работах которого по Cerambycidae вы были хорошего мнения. Как это ни странно и ни позорно, цель покушения на убийство было ограбление. Одновременно 2 пулями в голову ранена моя служанка, находящ[аяся] теперь в клинике. В газетах это сообщение было передано весьма неточно, а московские слухи создали совершенно фантастические легенды, котор[ые] могут дойти до Петрограда в еще более искаженном виде, а потому я считаю полезным сообщить вам совершенно объективно изложенные события не только лично для вас, но и для широкого осведомления петерб[ургского] ученого мира, в особенности моих добрых друзей и знакомых. Отделом животноводства Наркомзема было ассигновано о[бщест]ву Акклиматизации, коего я председатель, 1.700.000 рубл. на нужды Измаил[овской]. Опыт[ной] Пасеки. Т.к. ассигновка была не именная, то надо было указать какое-нибудь лицо, котор[ому] общество доверяет получить, причем это должно было быть скреплено моей подписью, следов[ательно] нельзя было указать себя. Плавильщиков ежедневно бывал в музее, а получать деньги надо было в здании бывш[ей] город[ской] управы очень близко от у[ниверсите]та; ему я доверял, в честности его не имел сомнения; раньше он вполне благополучно получил для меня 170.000 р[ублей], и я не колеблясь выбрал его для получения 1.700.000 руб. 9-го сентября он предупредил меня, что на след[ующий] день деньги будут им получены, и я в начале 2-го часа дня, когда по моим соображениям он уже получил деньги из казначейства, отправился в лабораторию и спросил его, получил ли он деньги. Он сказал: «получил». После этого мы обменялись несколькими замечаниями относительно книг, разборкой которых он занимался, а затем я сказал ему: давайте деньги. Он ответил: «здесь неудобно, пойдемте к вам». Предполагая, что предстоит длительный счет, и что деньги имеют большой объем, я нашел вполне естественным, что неудобно заниматься счетом денег в лаборатории, хотя мысленно несколько удивился, не видя у него в руках ни большого свертка, ни какой-либо сумки. Потом оказалось, что деньги были в чрезвычайно компактной форме лежали все в боковом кармане куртки, не выпячиваясь заметным образом. Совершенно спокойно прошел я с ним через пустой музейский корридор 2 этажа и пустую верхнюю залу ко мне на квартиру и вошли в мою библиотечную комнату, где я сел на диван спиной к окну, а он, стоя передо мной, вынул деньги из кармана, передавая мне 4 запечат[анные] пачки (3×500.000 и 1 в 100.000), сказал: «эти считать не нужно», и прибавил, передавая мне 5-ю распечат[анную] пачку в 100.000 р.: «Эту сосчитайте». Это были зелененькие 1000 р. нового образца, не бывшие в употреблении и наверное распечатанные специально для того, чтобы занять меня счетом. Пока я считал, он сделал несколько шагов по комнате и очутился сзади меня, так что я его не видел. Я услышал оглушивший мня звук и, совершенно не понимая, что случилось, спросил: «что это?» Это был выстрел из револьвера мне в затылок, но я настолько был далек от мысли чего-либо подобного, что немедленно построил в своем воображении фантастическое представление, что у него в руках взорвался охотничий ружейный патрон, который мог оказаться в этой комнате. Быстро переменивши место, он сейчас же выстрелил в левую сторону лица почти в упор и моментально исчез из комнаты. Обливаясь кровью, я вскочил с дивана и тотчас же запер дверь на крючок, предполагая, что он может вернуться добивать меня. Деньги остались на диване, кроме последней пачки, кот[орую] я продолжал сжимать в руке. Я слышал крики и визг убиваемой горничной, потом все стихло. У меня была только одна мысль: я могу истечь кровью, могу упасть в пустой квартире, и никто не придет помочь мне. Тогда я взял линейку, разбил ею 2 оконных стекла (окно не было выставлено с зимы) и начал кричать во двор о помощи. Прибежало несколько студентов [под окно. — К.М.], я выбежал в другую комнату, схватил полотенце зажал рану на щеке, оставивши затылочную без всякого внимания и выскочил во двор, прося о помощи. Побывал в гистологическом] институте, рассчитывая найти там врача, видел много удивленных студентов и студенток, не соображавших, чем они могут мне помочь. Откуда-то появились подозрительная вата и стакан с какою-то жидкостью, но я благоразумно уклонился от помощи в такой обстановке, побежал в другой двор в правление, отыскал экзекутора, сел вместе с ним в стоявший тут шарабан подрядчика, и мы поехали в лечебницу. Первая лечебница недалеко от ун[иверсите]та оказалась закрытой. Тогда я сообразил, что на Пречист[енском] бульваре в центр[альном] упр[авлении] охоты работает хирург Бакунин, лечебница которого неподалеку на Остоженке. У подъезда центр[ального] упр[авления] охоты мне пришлось, вызывая удивление прохожих, одной рукой зажимать рану, другой держать возжи, т.к. экзекутор побежал искать Бакунина. Обе раны оказались стерильными. По рассказам очевидцев и по данным следствия, Плавильщиков по совершении преступления, упорно не сознавался в нем, сочинил фантаст[ический] рассказ о несуществующем анархисте, кот[орый] был вместе с ним и, лишь благодаря искусному допросу следователя, сознался и указал спрятанный им в музее револьвер. Прислуга моя жива, но очень опасна, т.к. ее раны гнойные с высокой t°" (письмо Г.А. Кожевникова А.П. Семенову-Тян-Шанскому от 16 сент. 1920 г., СПб отд-е Архива РАН, ф.722, оп.2, ед.хр.498, л.331-335). «Все поведение Плавильщикова было настолько странно и настолько его поступок не был ничем обусловлен..., что в Чека очень скоро догадались прибегнуть к медицинской экспертизе. ...Был констатирован типичный острый припадок шизофрении. Плавильщикова препроводили в психиатрическую лечебницу, из которой он через какое-то время вышел. Но, конечно, продолжать работу в музее он уже не мог» (Кузин, 1999, с.57).