Коллективные действия
РАССКАЗ М. ГЕРБЕР ОБ АКЦИИ „SUMMA“
В Поездках за Город говорится, что переживания по поводу акции начинаются в момент, когда получаешь приглашение на акцию. Это совершенно так и есть, но в моем случае это было особенно интенсивно, как мне представляется. Во-первых, я узнала про акцию, когда и между мной, и местом акции (под Москвой) было большое пространство, много времени и усилия – я была в Лондоне. Во-вторых, не было понятно, какого именно числа будет акция. Монастырский писал по электронной почте, что все зависит от погоды, потому что дрон, который планировался использоваться, нельзя запускать в дождь или ветер. Сначала была дата вокруг 5 октября, потом 1 или 2. Дата зависела еще от „школьника“ и было не понятно, когда у него будет время. Неопределенность даты меня тревожила. Я боялась, что на этом все мое переживание закончится. И еще, Стюарт Мартин, который был все это время со мной, сказал, что может в следующим письме я получу сообщение вроде: „Вы приняли участие в акции 'Определение Даты Акции'“ (он хорошо знал акцию „Появление“ и „Выход“). Но вскоре, 26 сентября, я получила сообщение, что акция состоится 2 октября и я немного успокоилась и начала радоваться. 1 октября я позвонила Монастырскому, и он дал мне инструкцию: позвонить Эфгении Веселовой и встретиться с ней на Савеловской станции в 12 часов дня около первого вагона из города и оттуда поехать на станцию Лобня – у Эфгении должна была быть карта с данными места акции. Я ей позвонила и договорилась о встрече. На месте я бы ее узнала по черному пальто с большими белыми пуговицами. В день акции, когда я уже собиралась к выходу, мне позвонил Монастырский и сказал, что там проблема с электричками и чтобы я пришла к нему и Даше Новгородовой на квартиру, и оттуда он нас отправит с Эфгенией на такси. Я отправилась на Уланский, и когда вышла из метро, решила позвонить Эфгении – на всякий случай – вдруг она будет ждать меня на Савеловской? По телефону Эфгения сказала, что она знает, что наша встреча на Савеловской отменена, и что она едет на электричке. Я спросила, увижу ли я ее там „на месте“, и она ответила: да, до встречи. На этом персонаж Эфгения покидает этот рассказ (ее не было на акции по непонятным мне причинам).
В квартире я увидела сначала Новгородову, потом (Аб)Салюта, Монастырского, и к приятной (полу-)неожиданности (потому что все-таки в одном из многих возможных сценариев, которые я себе представляла, он там был), Вадима Захарова. Он рассказал о Московской Биеннале, в то время как Монастырский сосредоточенно бродил по комнатам и принимал звонки. Оказалось, что еще ожидается Владимир Сорокин. Подходя к выходу из квартиры, я увидела таблетки на полке и вспомнила, что взяла с собой таблетки от тошноты (меня иногда укачивает в машине). Я почему-то предложила таблетки Захарову, который с удовольствием сразу принял одну. Монастырскому мы обьяснили наш прием волнением по поводу акции, что он воспринял совершенно всерьез.
Мы спустились вниз, на улице появился Сорокин, и Новгородова нас повезла на машине за город. (Салют остался дома – его уговаривали, что ему там будет не интересно.) Сколько ехали, не знаю – время прошло очень быстро за разговорами о художниках и об искусстве. Мы выехали из города и остановились в магазине около одной из деревень. Там мы купили напитки и кое-что перекусить. Мы ехали мимо Института Кормов Вильямса, но я не понимала, почему мы так далеко еще потом ехали (я предполагала, что этот институт будет рядом с полем, смотря на важность, которая приписывается этому институту в ПзГ). Мы остановились еще раз, только уже вдоль какого-то леса на обочине трассы. Всю дорогу я старалась не задавать вопросы вроде: „А где мы“, „Куда мы едем“ и „Что мы будем делать“. Я не хотела портить ожидание „неизвестно чего“. Но когда мы остановились, у меня выскочила все-таки фраза: „А мы приехали?“ Я не ожидала, что мы вот так запаркуемся на трассе.
Мы начали выгружаться и пошли вдоль дороги. Монастырский вернулся в машину, чтобы надеть резиновые сапоги, чем меня испугал, потому что я свои оставила в Лондоне в кладовке около огромного обогревателя воды. Так мы прошли по тропинке и подошли к полю. Я увидела большие растения с венчиками на поле, которые мне были знакомы с фотографий акций КД, на которые Монастырский тоже обратил наше внимание. Я не знала тогда, что это было Киевогорское Поле. Можно было, конечно, догадаться – я знала, что акция будет где-то там, но дело в том, что я представляла себе, что идти на это поле далеко, а мы всего три минуты туда шли. Поэтому я не думала о том, что это то самое поле. Для меня это было в тот момент „просто поле“.
На краю этого поля нас ждала группа людей („школьник“ Вознесенский, видимо, его родители и Ситар, которого я знала из ПзГ). Мы пошли по полю и завернули в сторону направо и прошли дальше в сторону просеки. Там ждали М. Сумнина, М. Лейкин и А. Кузькин. (Про МишМаш – Сумнину и Лейкина – я слышала, но не знала, что именно они делают. В этот момент и на протяжении акции я не реализовала, кто такой Кузькин, хотя я знала его работу с бетоном, которая когда-то на меня произвела большое впечатление. На акции он был для меня „просто Кузькин“.)
Мы пошли по просеке, которую Монастырский назвал „Просекой Нина Хаген“ почему-то (мой вопрос „почему“ можно было и не задавать). Параллельно, якобы, проходила „Просека Хайдеггера“. Ее не было видно, что меня не удивило на самом деле. С большим удовольствием я шла за всеми по просеке и не спрашивала себя, куда и зачем мы идем, что очень необычно для меня. Это состояние и было для меня признаком начала акции. Я почему-то удивилась, что Монастырский все снимает на камеру („регистратор“), хотя и знала, что на акциях все снимается. Как мне показалось, мы слишком быстро пришли. Монастырский сказал, что это вот тут, здесь будет. Мы стояли посередине первой половины просеки (почему-то меня тянуло дальше, хотя я заметила, что там дальше видны какие-то высотные дома, и правда, в этом смысле идти дальше было некуда). Вдруг я увидела, что устроители акции начали раскладывать огромную фиолетовую ткань и предлагать участникам-зрителям помочь с установкой. Ткань должна была лечь ровно на землю, но на земле росли растения и маленькии кусты и они мешали этому идеалу воплотиться. Монастырский инструктировал всех помочь удалить все помехи с помощью ножниц и пилы. Все начали усердно заниматься этим делом, видимо, кроме „школьника“ Вознесенского, который был ответственный за установку дрона и остальной технологии. Я увидела цифру „1204“ на ткани и пыталась понять, что она обозначает. Я думала усердно, так как ожидала от себя понять, учитывая мой запас знаний о КД и их работе. Но я никак не могла понять, что эти цифры обозначают. Ничто, совершенно ничто не складывалось у меня в голове. Сквозь свои интенсивные, но совершенно пустые мысли, я услышала Монастырского: „Я потом все объясню“, и в этот момент меня отпустило. Он сказал это как-то утешительно, как будто прочуствовал это „сосредоточенное непонимание“ зрителей-участников.
В этот момент я решила, что вот сейчас акция точно началась. Я заметила это не потому, что что-то происходило (на самом деле до этого момента ничего не происходило в смыле показа), а потому, что я чуствовала какую-то отпущенность, как будто время просто шло и я просто стояла там на просеке, ожидая именно ничего конретного и при этом – самое главное – чувствовала себя комфортно. Кто-то фотографировал, кто-то „регистрировал“, Сорокин крутил стебелек в руках, который он, видимо, незаметно сорвал. Был установлен экран, на котором должны были передаваться снимки дрона. Дрон запустили, и я на него смотрела, как он странно жужжал и туда-сюда шатался.
Я посмотрела на экран, около которого стояла и увидела на нем маленький фиолетовый кружок – такие кружки я уже видела у КД – вспомнились интернетные акции. Только что в этот раз этот кружок не был на карте, взятой из интернета и не показывался на моем компьютере, а это была картина реального события. Картина на экране с кружком шевелилась и напоминала о своем „живом“ характере. Я начала смотреть на дрон, чтобы не пропустить этого реального события, часть которого я вот уже пропустила, пока смотрела на экран. То-есть, пока дрон запускали, спускали и еще раз запускали, я смотрела то на экран, то на дрон, пытаясь не пропустить события. Почему получилось так, что я поочередно смотрела то на экран, а то на дрон? Сейчас, когда я это пишу, я думаю вот что: Ни то и ни другое не удовлетворяло мою жажду все увидеть и охватить. Когда смотришь на дрон, то как бы видишь центральное „действие“ акции: запускание дрона. Но только смотря на экран ты видишь то, что „там делается“ - то-есть, что дрон записывает. Но смотря на экран, опять же, не видишь самого дрона, который там работает. Другими словами, видишь либо работу, либо результат, но никогда не все полностью.
Почему-то я совсем не помню последовательность сдедующих событий после этого мелькающего созерцания: то ли после этого МишМаш и Ситар ушли в лес и за ними дрон с Вознесенским – а оставшимся на месте зрителям-участникам было объяснено в чем „суть“ акции (число 1204 это сумма номеров акций, которые проводились на этом месте + эта акция), то ли сначала зрителям-участникам было предложено сгруппироваться около верхней части ткани. В любом случае, я помню, что когда МишМаш, Ситар и Вознесенский вернулись, они спрашивали, что произошло, то есть ждали объяснений фактографии, которую всем раздал Монастырский. То есть их не было в этот момент. Видимо, их уход и приход (Ситар пришел с белым надутым шаром, который он почему-то засунул под куртку и этот образ вызвал у многих ассоциацию с беременностью) запутал меня. Это действие не было запланировано устроителями акции, но в тот момент я не знала это четко – я слышала, что кто-то (наверно Монастырский) говорил - „это не относится к акции“, но точно знать я не могла. Было ли это после или до „ухода в лес“, мы стояли все вместе группой возле фиолетовой ткани и смотрели на запущенный дрон. Он взлетал и я его не все время видела, иногда я не знала, где его искать, и еще так высоко в небе он был очень маленьким. Он приближался и громко жужжал, и хотя я знала, что Вознесенский им управляет, все равно было ощущение, что он какой-то живой, сам себе на уме, как какое-нибудь насекомое, от которого не знаешь чего ждать.
Последнее, но для меня очень важное действие, был просмотр видео-материала, записанный на камеру, прикрепленной к дрону. Сумнина открыла компьютер и некоторое время это длилось, пока материал был готов к просмотру. Мы смотрели „уход в лес“, дрон медленно летел над опушками деревьев, наблюдая сквозь деревья за ушедшими и потом приземлился на таком треугольнике, сконструированном тремя стволами деревьев. Потом мы смотрели снимок с дрона как он летал над нами, когда мы стояли в группе. Этот снимок был очень странным для меня. Издалека было видно группу, потом все ближе и ближе было видно, что мы стоим как-то искусственно смирно, как будто загипнотизированные жужжанием дрона. Мне виделось так, как будто мы стоим как вкопаные в землю, а все вокруг нас в таком плавном панорамном движении. После этого моего сильного впечатления все начали собираться, складывать вещи и мы отправились в обратный путь.
Мы поехали обратно на машине в город, и Сорокина, Захарова и меня высадили где-то около какого-то метро. Захаров повел меня в Гараж и показал свою выставку. Там мы ходили кругами вокруг его огромных папок, из которых звучали и сверкали видео, которые мы рассматривали, и Захаров мне рассказывал интересные истории из жизни и из искусства.
Когда я пришла домой, я увидела, что Новгородова выставила некоторые фото с акции в интернет. Я очень обрадовалась. На следующий день я получила ссылку на видео, которое заснял дрон и была очень счастлива. Каждый раз, когда я его смотрела, у меня было такое очень приятное чувство. После нескольких просмотров видео и новых фото я прочитала описание акции, которое мне послал Монастырский. Я была удивлена, почему там написано, что дрон поднимали на 105 метров высоты. У меня в голове почему-то была высота 300 метров (а по плану акции, должна была быть 500 метров, но по техническим и географическим причинам она была не достигнута). Может быть потому, что во время акции Монастырский повторял именно цифру 300, и Вознесенский говорил, что дрон настроен подняться на 500 метров. В общем, я совсем не понимаю, откуда взялась цифра 105.
+ Пост-Переживание+
Здесь я хочу кратко описать значение или ценность моего переживания акции. 30 сентября я отправилась в Москву, и несколько дней позже побыла на акции (кстати это странное выражение - „побыть на акции“ - но наверно именно в этом прямом смысле это правильно). Эта дата для меня была важной уже давно – я должна была сдать свою докторскую диссертацию 30 сентября. Совсем недавно я попросила отсрочку. Поездка же сама отстранила меня и в пространственном смысле. Это чувство освобождения было в сотни раз усилено переживанием акции. Мои знания о КД, которые прежде были опредмечены только в текстовых и речевых пространствах (в манускрипте диссертации, и в разговорах, и в докладах), после акции вдруг превратились в картину. Другими словами – знания радикально поменяли свою форму, они стали мне представляться визуальным образом. (Тут важно, что это не визуальный образ акции затмил мой вид, а именно что знания превратились в картину). Эта картина была очень красивая, но я не могла ее никому показать, так как она была внутри моего сознания. Я боялась, что я ее забуду и не смогу запечатлить. На этой картине было настоящее, оживленное пространство, которое раньше я только знала из книг (ПзГ). Это невероятное видение занимало у меня в голове очень много места. В этот момент я поняла, что это значит, когда в ПзГ говорится, что акция сама по себе ничего не обозначает. Именно так я себя и чувствовала – только несколько часов спустя (невероятно долго для меня), я заметила, что я не спрашиваю себя, что те действия и сама акция обозначают. Эта ситуация „неспрашивания“ видимо и есть та пустота, о которой идет речь в ПзГ. Я пыталась продлить эту пустоту и созерцание той непонятной, но красивой картины у меня в сознании. Я „поняла“ („понимание“ здесь имеет значение „опыта“), что имеется ввиду в ПзГ, когда пишется, что действие происходит в сознании. На второй день после акции я начала волноваться, что эта картина скоро куда-то может исчезнуть, и я начала записывать, что я там вижу. Это было очень трудно. Усилие, которое нужно было проделать, чтобы переписать картину на бумагу, мне казалось колоссальным, и я чувствовала себя не в силах это сделать, что меня тревожило. Я делала кое-какие заметки, но это были все отрывки и ошметки, как мне казалось. Когда я была в пути и не могла писать, у меня все с большой силой крутилось и мелькало в голове. Хотя это и было немного тревожно (потеря контроля над мыслями), я чувствовала себя необычно светло и просторно. Можно закончить на одном из важнейших, как мне кажется, элементов работы КД и тем самым вернуться к началу этой второй секции. Можно сказать, что чем больше зритель-участник знает о КД и их работе, тем интенсивнее является само переживание, тем больше по объему внутренная визуальная картина и тем приятнее испытывается отдых от постоянного думания – пустота значений.
Москва, 7 октября 2015 г.
(В этом рассказе я обошлась почти без интерпретации, потому-что в связи с объемом пустоты, которую я испытала, понадобится несколько месяцев, а может и намного больше, чтобы проработать все важные „познания“, которые мне открылись через акцию, а сам рассказ я не хотела задерживать.
Лондон, 9 октября 2015 г.)