П. Пепперштейн

Лихоборка

Большинство рассказчиков упоминает о своем настроении. Это вполне естественно: «настроение» является цензором, редактором и соавтором того или иного воспоминания. В случае с акцией «Лихоборка» сразу должен оговориться, что настроение у меня в тот день было хорошее, даже, может быть, слишком хорошее для того, чтобы я мог с должным вниманием отнестись к событию акции. Что-то для меня очень приятное предшествовало этому дню (что именно- сейчас не помню), поэтому на происходящее я смотрел сквозь эйфорический осколок. Затем (и это еще более непременное состояние) сообщают о погоде. И погода была великолепная, ранне-осенняя, золотисто-солнечная. Все встретились у парадного входа ВДНХ и направились, сквозь пространства ВДНХ, в Ботанический сад. Перейдя из одного рая в другой, мы миновали вход в китайский сад, недавно созданный в ботаническом саду, и затем вышли в как бы не совсем обустроенную, периферийную зону, но тоже очень приятную, хотя и надо было вроде бы перелезать через какие-то буераки, рытвины, но все это доставляло огромное удовольствие. Остановились возле железнодорожной насыпи, встав отчасти на какой-то узкой влажной тропинке, отчасти (как мне запомнилось- не уверен, что так было на самом деле) на поваленном дереве, которое лежало почти в воде реки. Может быть, это было не дерево, а какая-то труба? Прямо перед нами, сверху, был красный железнодорожный мост, внизу- река, уходящая в подземный туннель. Позиция созерцания, «смотровая площадка», таким образом, была достаточно зафиксированной, узкой- мы смотрели как бы из складки ландшафта. Акция началась. Само действие помню не вполне отчетливо, я как бы не совсем «обращал внимание» на то, что делают здесь, увлеченный скорее созерцанием «всего в целом». Психологический ракурс смотрения напоминал рассеянное наблюдения сквозь окно за мальчиками, играющими во дворе: что-то делают, один залез на крышу, что-то привязал, спускает, другой стоит внизу, ловит, поддерживает... Это смотрение лишено любопытства (и так ясно: играют), но, в то же время, преисполнено какого-то сплошного изначального одобрения (молодцы, играют). Причем смотрел я на этих «мальчиков» как-то очень хорошо представляя себе, каким должно быть их состояние (вот он идет по железным перекрытиям моста, смотрит оттуда вниз, спускает), близкое к состоянию детей в предподростковом возрасте, глубоко погруженных в «игровую повседневность», в залезание на деревья, на крыши гаражей, в такое подвешенное растрясание, просеивание «большого» времени сквозь решето «большого» пространства (которое, собственно, и есть: гаражи, мосты, крыши, дворы, деревья). Трудно сказать, каким именно взглядом я созерцал это «состояние мальчиков»- то ли взглядом более младшего ребенка, который сам еще не гуляет во дворе, то ли просто отстраненным взглядом прохожего, который остановился передохнуть, постоять на месте. Но очень быстро это облако «дворов и гаражей» как-то отделилось от членов КД, которых я наблюдал. Стало казаться, что они сами находятся уже не внутри этой пригрезившейся психологемы, а что-то с ней делают, производят какие-то манипуляции. Они, видимо, «спускали» это состояние в виде той «посылки», «бандероли» или «большой конфеты», которая была подвешена над рекой на веревках, а затем сброшена. Еще раз признаюсь, что не ясно помню происшедшее. Кажется, «бандероль» сначала приподнималась с помощью веревок, затем повисла, затем внутри бандероли (?) раздался какой-то сигнал (звонок?) и в этот момент она была отпущена и упала (в воду? или была подхвачена Панитковым?). Понятно, что «посылка» содержала в себе только сигнал к своему «падению», «опусканию». В этом смысле эта акция (в отличие от большинства «апофатических» акций КД) была «катафатической» (само слово «катафатика» означает «спускающееся сверху вниз»), что подтверждается и яркой, подчеркнуто цветной эстетикой акции- красный мост, лиловая бандероль, синее небо, золотой отсвет солнца. «Апофатическая эстетика», как известно, тяготеет к черному (и белому как «черному света»). Видимо, эта «катафатичность» и обусловила ту удаляющую (как перевернутый бинокль) оптику как бы божественной снисходительности, всеобъемлющей и все растворяющей в себе, сквозь которую я лишь смутно разглядел действия, совершаемые участниками.

Чрезвычайно доминировал пейзаж, против обыкновения не нейтральный, а наоборот очень фактурный и, главное, вертикальный, похожий на пейзажи символистов- Беклина, например. Прочитывание этого пейзажа как символического (даже символистского) текста опережало какое либо прочитывание разворачивающихся здесь действий. Внимание фиксировалось, прежде всего, на выборе места как на главном действии, совершенном авторами. Внизу чернел «вход в Аид», куда утекала река (а может она оттуда вытекала?). Насколько я помню, в царстве Аида было три реки- Стикс, Лета и Ахерон, причем, кажется, две из них втекали в царство мертвых и лишь одна вытекала оттуда. Да, я бы сказал, нижняя часть пейзажа была «античной», «греческой», в поздней обработке в духе модерн или даже в духе неомодерна, скажем, режиссера Тарковского. Верх пейзажа был «китайским» (красный мост). В вертикальных пейзажах, несмотря на их вытянутость вверх, обычно бывает мало неба- они все заняты не небом, а «лестницами в небеса» или «лестницами с небес», образуемыми из гор, деревьев, листвы, башен, водопадов и прочих «ступенчатых» конструкций. Мало неба было и в пейзаже «Лихоборки», область неба была почти целиком занята железнодорожным мостом, что более чем понятно в контексте догматологии КД (см. в «Каширском шоссе» указание на выход из психоза небесных иерархий через мыслеформу «дао-пути, предшествующего небесам»).

Таким образом, видимо, происходило какое-то катафатическое опускание (то есть опускание некоего знания) с даосских дальневосточных «протонебес» в «преисподнюю» античного, до христианского, европейского типа. Апелляция к антично-греческим образам (тем более данным в стилистике европейского модерна) достаточно редкая вещь для КД. Однако, какое именно «знание» подвергалось «опусканию»? По всей видимости, «знание о смерти», поскольку именно оно, прежде всего, изгоняется с даосских протонебес бессмертного «пути» (или «пути бессмертных»). Ведь содержанием «посылки» был сигнал о конце времени акции, или просто об ограниченности времени. «Знание о конце» сбрасывается с «бесконечного пути». Однако, все реки античного Аида являются, в той или иной степени, реками забвения. Таким образом, в рамках этой герменевтики, становится ясен целевой аспект опускания- «знание о смерти» окунается в «забвение», стирается «забвением» (Название реки- Лихоборка- как нельзя лучше подходит для «реки забвения» в «царстве мертвых»: она «борет лихо», то есть побеждает беды, напасти, горести и т.п. «Лихом», «напастью» является, естественно, знание о смерти.). «Состояние мальчиков» и «знание о смерти», тем самым, совпадают: именно в возрасте 8-11 лет это знание уже присутствует, но находится в «подвешенном» состоянии, колеблясь между версиями о собственном бессмертии (дао) и простым «античным» забвением (аид).

Можно выстроить следующую схему акции, которая, одновременно, является схемой классической процедуры с «катафатическим» содержанием:

 

знание о бессмертии (дао)

состояние мальчиков

забвение о смерти (аид)

 

Эта схема совпадает с фактической схемой:

 

железнодорожный мост

акционная зона КД

р е к а

 

Для меня лично, видимо, перевод атмосферического содержания этой акции на язык дискурса укладывается в вопрос: какова настоящая связь между колеблющейся подвешенностью знания-забвения о смерти-бессмертии и привольным обыденно-игровым блужданием среди дворов и гаражей?

Во всяком случае, я склонен думать, что именно акцентирование забвения как внутренней темы этой «летейской» акции заставило меня отчасти забыть саму акцию. В конце всем рздали подарки-сувениры в виде небольших сине-лиловых «конфет» с датой и названием. Моя «конфета» лежит у меня дома на секретере под статуэткой большого Шалтая-Болтая, восседающего на стуле. Голова Шалтая-Болтая открывается, так что «конфету» можно было положить внутрь головы. Но я никогда этого не делаю. Голова Шалтая-Болтая все время остается пустой.