М. Рыклин. Воспоминание о воспоминании.

Я стал зрителем работ КД уже на стадии воспоминания. Первая акция, в которой мне довелось участвовать, - «Картина-1», последняя, в которой участвовал Илья Кабаков – была римэйком работы, сделанной в прошлом и известной мне только по документации.

За периодом воспоминания последовал период воспоминания о том, первоначальном воспоминании.

Сейчас в моей жизни – и здесь я, скорее всего, не исключение – почти не осталось жестов, не подчиненных какой-либо цели. По отношению же к работам КД любое «зачем» стало неуместным; поэтому те, кто поддался обаянию актуальности и воспризнанности, просто перестали их посещать. Акции КД советского периода более отвечали критерию целесообразности, обеспечивая групповую связность определенной части художественной среды (отсюда выражение «круг КД»). Теперь и эта функция перешла на стадию воспоминания о воспоминании: большинство участников последней акции те же и в то же время другие, те, кто были членами одного круга, когда тот еще существовал, те, кто сохранили об этом времени благодарную память.

На этот раз на полянах дважды натягивались часы и один раз Андрей Монастырский читал текст радиста-челюскинца Кренкеля.

Смысл акции для меня был связан с преодолением пространства. Было еще очень грязно, резиновые сапоги я не взял; пришлось идти в ботинках, обвязанных целофановыми пакетами. Один пакет лопнул, другой задрался, и к финишу я пришел грязным и мокрым. Там между деревьев был натянут портрет Хайдеггера, который, как известно, любил, проселочные дороги (Holzwege) , но о такой грязи мог знать разве что от своих сыновей, побывавших в советском плену.

Часы почему-то напомнили мне начало фильма Бергмана «Земляничная поляна», где во сне старик, как переспелый плод, лопается и вытекает на мостовую, а с циферблата часов исчезают стрелки.

Челюскинцы и Хайдеггер – современники, какое-то время служившие символами режимов, которые потом назвали тоталитарными, хотя сходства между ними от этого не прибавилось.

Раньше, на стадии воспоминания, мы встречались на Савеловском вокзале и добирались электричкой до Лобни, а оттуда ехали на автобусе. На этот раз зрителей привезли на машинах.

Чем больше советское время будет удаляться от нас, тем сильнее будет заметен в акциях КД элемент воспоминания о воспоминании. Уже сейчас трудно себе представить, что тот временной ритм существовал; мы вспоминаем об этом только в пространстве акций КД, ставших его хранителями. Погружение в прошлое воспринимается амбивалентно: с одной стороны, мы уже привыкли к некой продуктивности, и нас невольно раздражает совершение действий, в настоящем беспричинных и мотивированных только воспоминанием; с другой стороны, это вызывает ностальгию по временам блаженной неэффективности и бесполезной созерцательности.

Короче, неизменно возникает сложный клубок противоречивых чувств.

Уникальность КД состоит в исключительном долголетии; ни одной группе не удавалось сохраняться в течение 27 лет. С этим связана и проблема: долгожительство отодвигает на второй план собственно эстетическую сторону дела, заставляя фокусироваться на привычном ритуале.

В этом перформансе не было загадочных элементов; было ясно, что он привлекает внимание ко времени своего протекания (отсюда часы).

Если бы он состоялся на неделю позже, когда земля подсохла и грязь перестала быть отвлекающим фактором, его структура прочитывалась бы лучше.

Вообще присутствие – не эстетическая категория, в него нельзя погрузить произвольно, с помощью сколь угодно хитроумного плана. Это воспоминание о воспоминании…, но возведенное в неопределенно высокую степень, когда исчезает разница между собой и другим и все вспоминается одинаково ясно.

 

Михаил Рыклин

Москва, 19 июня 2003 г.