Collective actions
И. КАБАКОВ
ОБ АКЦИИ “МЕСТО ДЕЙСТВИЯ”
Я сейчас попробую вспомнить тот день, но, в сущности, рассказать не то, что было на самом деле, а то, что представляет себе человек, которого пригласили и который поехал.
Мы поехали на электричке в середине дня - в основном все приятели и знакомые. Мы сошли с электрички, перешли через железнодорожный мост и увидели, что автобус, который нас должен был куда-то везти, уже стоял. Мы в него вошли. Он долго был без водителя и некоторые из нас уже стали выходить из автобуса на улицу, но потом появился водитель и все опять зашли в автобус. Была большая давка. Мы поехали. Ощущение, что едем неизвестно куда и что ты совершенно отпущен от своих дел, было необыкновенно приятно, спокойно, потому что это было контрастом с обычной запрограммированностью и озабоченностью.
Наконец, автобус остановился на каком-то повороте, и мы всей толпой вышли и пошли по шоссе. Была осень. Хотя было очень сыро, но не было ни слякоти, ни дождя. Было очень мокро и очень тихо - настоящий осенний тихий день. Мы некоторое время шли по шоссе (я помню, что проехало две машины) и очень быстро повернули сначала вниз на какую-то грязную дорогу, а потом вошли в лес и пошли гуськом по этому лесу, один за другим. Кругом были деревья, серая, тихая погода. Приятно было, что не нужно думать и что какой-то кусок времени будет полностью вырезан и не включен в твою историю.
И вот мы вышли очень скоро - долго мы не шли, не брели, - на опушку леса. Перед нами было поле, а вдали - очень далеко - другой лес. Это горбатенькое поле, старая, видимо, пашня, может быть, уже перепаханное, было абсолютно пусто.
Мы выстроились на этой опушке, - я бы сказал, как французы перед Бородино, - думая, что же здесь такое, но абсолютно ничего такого не было - было просто пусто.
Андрей, совещаясь с Игорем, устанавливали фотоаппарат и бесконечно смотрели вдаль в сторону того леса. Видимо, готовилась какая-то программа. Ну, пусть они там все это устраивают, а мы тут спокойно постоим. Стояли уже долго. Было приятно, хорошая погода. Чтобы чем-то заняться, мы стали разводить костер. Это состояние напоминает состояние ожидания, когда ничего, кроме интереса и тишины, не будет - от этого было чрезвычайно спокойно. Наконец, Андрей, имея на груди бинокль и в руке зонтик, стал вызывать по одному участников готовящегося происшествия. Однако эти участники были как бы вдали, им что-то поясняли, они что-то делали, но так как мы стояли толпой в стороне, то скорее беседовали друг с другом, чем участвовали. Но вот Андрей позвал и меня. Я подошел к фотоаппарату, где были Игорь и Андрей с биноклем и с зонтиком, и он сказал следующее: нужно двигаться через это поле вон к тому лесу, причем двигаться определенным образом. Выяснилось, что от этого аппарата вдаль как бы протоптана по склизкому и довольно рыхлому, грязному полю какая-то кургузая дорожка. На этой дорожке можно было разглядеть первые столбики, которые уходили вдаль, в туман к тому дальнему лесу. Андрей попросил, чтобы я, когда буду двигаться в сторону леса по этой протоптанной, промятой грязной дороге через поле, останавливался возле каждого белого колышка и поворачивался - ясно, для того, чтобы быть сфотографированным. Итак, я понял, что возле каждого колышка нужно останавливаться, поворачиваться, а, в сущности, двигаться в лес. Я, конечно, спросил, а что вот там такое маячит бесконечно далеко, но Андрей неопределенно сказал, что вобщем, там будет ясно.
Ну что ж, я так и сделал, двинулся по этому полю. Повернулся возле первого колышка, потом повернулся возле второго колышка и все время двигался по протоптанной дорожке к тому лесу. Надо сказать, что каждый раз, когда я поворачивался, происходил необыкновенный эффект потери и оставления тех близких приятелей, с которыми я только сейчас стоял. Вот они уже стали совсем маленькими - стояли у леса и тоже совершенно на меня не смотрели. Точно так же они не смотрели на меня, как я не смотрел, стоя с ними, на тех, кто удалялся по этому полю. В этом не было ничего специального, но тем не менее это как-то производило впечатление - то, что они совершенно не обращали внимания на меня, когда я двигался через это поле. Наконец, они превратились совсем в небольшие группки, просто неразличимые: и Андрей с Игорем, и приятели - все. И я оказался один, двигающимся по этому полю. Надо сказать, что оно было достаточно большое, чтобы я смог быстро пересечь его, то есть огромный кусок времени я проводил посреди этой грязной пашни между двумя опушками как бы в какой-то необыкновенной пустоте. Но двигался я в то же время по просьбе и по заданности, то есть точно знал, что, конечно, не побреду вбок куда-нибудь, а буду продвигаться по этой протоптанной канавке туда, вдаль. И надо сказать, что это состояние - движения неизвестно куда, но в то же время по известному маршруту, когда кругом невероятная пустота - производило очень сильное впечатление: как бы шутка, но в то же время что-то такое затрагивающая. Я добровольно это делал, в то же время впереди было неизвестное, но это не было страшно, - в общем, это трудно передать. Это продолжалось довольно долго - было потеряно достаточно времени. Помню, что я не очень интересовался, куда, собственно, я двигаюсь, хотя постепенно вырисовывалась опушка другого леса, а, главное, перед этой опушкой нечто фиолетовое, висящее как бы между двумя палками. Но я не любопытствовал: мало ли что там висит. Но вот, тем не менее, поворачиваясь возле каждого колышка, которые были на моем пути, медленно приблизился к этому фиолетовому - это оказался фиолетовый занавес.
Надо сказать, что впечатление от этого занавеса и близкой уже опушки оказалось совершенно другого сорта переживанием, чем впечатление от той опушки, на которую мы пришли после электрички и автобуса. Там, я бы сказал, было какое-то событие совершенно естественное в ряду жизни, а здесь - после перехода этого поля приближение к этим новым, вполне реальным вещам, т. е. к занавесу и опушке, воспринималось как после какого-то необыкновенного переживания. Фактически здесь можно говорить о состоянии, близком ко сну. Ведь сон резко отличается от того, что мы имеем в действительности, и хотя это была абсолютно та же земля, после перехода через пустоту появление этих новых вещей почему-то производило впечатление как происходящее уже в другом психическом мире. Итак, я приблизился к этому занавесу - не знаю, что можно было бы о нем сказать. Я не совсем понимал, почему здесь занавес, то есть неясность занавеса на поле воспринималась вполне естественно, и не потому, что это какая-то задуманная вещь, а просто - ну, мало ли что, вот, значит, занавес здесь оказывается... То есть как во сне бывает: если корова величиной с дом - ну и что же. Одним словом, никаких вменяемых нормальных переживаний у меня этот занавес не вызвал. Тем не менее, когда я приблизился к занавесу, я - трудно сказать - спокойно или с удивлением, а может быть как во сне с каким-то мягким удивлением, увидел, что прямо за этим занавесом, в яме, лежит Сева Некрасов. Но опять-таки повторяю, что из-за того, что я как бы попал в новое состояние, то и лежащий в яме, в земле Сева меня нисколько не удивил. Надо сказать, что Сева даже что-то такое там разглядывал в этой яме. Он, имея палку в руке, целился в меня как бы из какого-то пулемета - у меня создалось такое впечатление. Но все это не производило впечатление гнетущего или тяжелого, во-первых, потому, что Сева улыбался, а во-вторых, я же знал, что это палка - откуда у Севы пулемет там может быть, и вообще ничего такого там не может быть, потому что все должно быть странно, но приятно.
Как только я появился у этой ямы Сева стал подниматься, сначала на четвереньки, потом вылез на край и мягким жестом пригласил меня лечь на его место, в яму.
Но я ничего не сказал об этой яме. Не думайте, что это была яма, полная грязи - ничего подобного. Это была необыкновенно комфортабельная яма - это сразу же бросалось в глаза. Дно ее было уложено пленкой, чтобы не было сыро, а в самой яме лежал изумительный матрас - такой, на котором мы все любим лежать на пляже или где-нибудь на лоне природы, добавляя как бы массу приятности и удовольствия к валянию на этой природе, которая сама по себе или колет, или жмет, или еще что-нибудь от нее всегда ожидаешь. Здесь же момент комфортабельности был предусмотрен настолько, насколько в этих условиях это возможно. Тем не менее оптический эффект ямы полностью сохранялся.
Сева, взяв фотоаппарат, видимо, хотел запечатлеть мое пребывание в яме. Повертев фотоаппарат, он меня сфотографировал. Потом выяснилось, что он напрасно его вертел - только все испортил. Я сразу понял, что и мне надо сфотографировать того, кто после меня окажется в яме. После всего этого Сева удалился в сторону того леса. Надо сказать, что яма находилась метрах в пятидесяти от новой опушки. Вот в этом весь и фокус, что человек думает, что он попадает на опушку, а он оказывается в этой яме - прямо тут же, за занавесом.
И вот я лег в яму. Не могу сказать, что я смотрел в небо, лежа в этой яме. Я просто в ней тихо отдыхал, можно сказать, просто даже на боку валялся. Я понял, что сейчас кто-то должен идти из тех оставшихся на том берегу друзей, но почему-то интересоваться, кто именно, у меня не было никакого желания. Я просто лежал и ждал той самой минуты, когда кто-то за мной последует. Так что, в сущности, я был занят лежанием в яме и никаких любопытств, что будет потом и куда ушел Сева, у меня не было.
Когда, по моему предположению, прошло достаточно времени и должен был появиться персонаж, персона какая-то, я выглянул из этой ямы, повернулся, надо сказать - с некоторым даже неудовольствием, и увидел, что приближается ко мне дама в осеннем балахоне, которая, конечно же, не знает, что я лежу в яме. Но у меня не было никакого желания полюбопытствовать, что эта дама будет испытывать, когда обнаружит большую яму и меня в ней - потому что, повторяю, состояние спокойного лежания было самым главным.
Да, действительно, появилась дама над краем ямы, но она не проявила особенного удивления или шока, увидив меня. Потоптавшись у занавеса, она стала интересоваться, стоит ли расправить занавес. Я говорю: если хотите - расправьте занавес - я не знал ее имени - она стала расправлять его. Я говорю: надо, видимо, развязать его (занавес был завязан узлом), но можно, видимо, и не завязывать - пусть он так будет висеть; нет, она педантично исполнила все, что было предписано (на занавесе была этикетка, чтобы развязать, потом завязать) - я же этого не выполнил. Она же все это выполнила дотошно из ей известных, разумеется, мотивов. Потом я сказал, чтобы она легла в яму - но она и так догадалась, что ничего другого ей не остается. Она легла в яму, вытянула ноги в ботах, я не стал вертеть - я ничего не понимаю в фотоаппаратах - и нажал на курок, на спуск фотоаппарата и, помню, аккуратно положил его, не бросил - дорогая ведь штучка. После чего я спокойно, с сознанием исполненного долга, отправился в сторону, куда пошел Сева.
Опушка была уже близко. Надо сказать, что слякоть этого края поля, а оно, повторяю, было горбатое, сильно увеличилась, почти уже лужи были на этой растоптанной и проторенной тропинке. Я прыгал с кочки на кочку, но не упал, правда, несколько раз ботинок был полностью в грязи. Наконец, я стал выбираться на траву и приближаться, выходить на ту опушку уже нового леса. И вот тут я увидел большое количество людей, естественно, всех знакомых, и увидел Эрика, который там стоял, Севу увидел. Должен сказать - сразу же, с первого мгновения у меня было ощущение, что на том свете все происходит. Но должен сказать, что они тоже с хохотом меня спросили: ну как тебе на том свете. Я сказал, что на том свете очень приятно: во-первых, все близкие, родные, во-вторых, я сразу увидел, что там костер есть и что, если холодно, можно погреться. Меня мучил страшный голод и я спросил, нельзя ли что-нибудь пожрать - оказывается, было и пожрать: в прозрачном мешке лежали куски хлеба и даже колбаса. Я испытывал необыкновенную радость, во-первых, на том свете, во-вторых, так приятно, замечательно. Однако выяснилось, что не все тут просто. Надо было подойти к доске - не помню, кто меня пригласил, но тем не менее прямо на березе была прибита доска. Я подошел к этой доске. У доски уже кто-то стоял из “новосветских” - так бы я сказал - и внимательно читали. Я тоже стал читать, но почувствовал крайнюю невозможность прочесть после первой строчки то, что написано. Пункт А фотографирует пункт Б - единственное, что я понял, персонаж Е двигается к точке Ж. Меня, надо сказать, даже резануло от подобной профанации “того света”. Я тут почти после смерти и, можно сказать - летаю, а тут вот опять оказывается учет, переучет и строгая регламентация всего происходящего. Впрочем, мало ли что, значит и вот такое здесь существует.
Я был полон приятного ощущения, т. е., повторяю, что переживание мистерии случилось, произошло.
Дама, которая лежала в яме, уже приблизилась, а на ее месте уже кто-то другой лежал. Вообще этот порядок шествия, порядок перемен был чрезвычайно приятен, т. е. как во сне вдруг был виден, оказывается, непременный, неизбежный поток через эту яму вот сюда, к нам, на эту опушку.
ут Эрик предложил - пока все окончательно не перейдут с той опушки на эту - прогуляться по осеннему лесу. Прошлись мы втроем с Севой, тихо беседовали, главным образом шуршали листьями. Сева нашел два гриба и наколол их на какую-то палку, которую он подобрал. Но больше грибов не было.
Потом все перешли на эту опушку, стали топтаться, говорить, ну в общем, все оказались здесь, на этой стороне. В сущности, этим и кончаются все переживания - вот все, что было в этот день. А потом мы поехали домой на электричке.
ноябрь 1980 г.