Collective actions
19. THE ENCOUNTER
Two participants (N.Panitkov and A.Monastyrski), each individually, were informed on the day before that an action had been scheduled for the 9th of May (both were asked to keep that in secret). On the designated day both were met in different places and time and guided to the scene: two concrete pipes (1.5 meters in diameter) tunneled parallel to each other through dirt fill of a broad suburban highway. 100 meters away from the scene the participants were told to put on black opaque goggles so that they had to walk hand-in-hand with organizers. Then they were seated on small folding chairs inside the pipes, facing remote exit holes sealed with black paper screens. The goggles were removed and the participants received instructions that prompted them to move forward. As soon as both had started (simultaneously and each inside his pipe), entrance holes were also sealed with black paper screens, so the participants had to move in thick darkness. The first to reach the opposite exit hole (the pipes’ length was 50-60 meters approx) was Monastyrski. On breaking the seal with his body and running outside, he noticed entrance to the other pipe on his right that was sealed with black screen with an inscription that said “Break the seal and get inside the pipe”. After doing so (and smashing the screen against the pipe’s floor) he rose and moved forward. A few steps in darkness, and he stumbled upon Panitkov who was moving inside the pipe from the opposite direction. The encounter was a total surprise for both.
Moscow region, Kurskaya railway line.
I.Makarevich, E.Elagina, N.Alexeev, G.Kizevalter, S.Romashko, N.Kozlov, M.Elagina.
РАССКАЗ А. МОНАСТЫРСКОГО (беседа с И. Макаревичем) АМ: Я с большим удовольствием услышал, что придумана вещь и что она касается меня. Я как-то настроился после этого и стал ждать дня ее осуществления. Единственно только меня как-то насторожило, что была просьба со стороны авторов этой вещи, чтобы я никому не говорил о ней. У меня были какие-то предположения, подозрения, но надо сказать, что того, что в итоге случилось, я в своих возможностях не предполагал. Я поехал утром, договорился встретиться в метро Курская. Я поехал в состоянии готовности и стал ждать Машу на станции. Причем я приехал туда за 10 минут до назначенного срока. Стою, жду, потом уже 10 часов, а Маши нет. Потом проходит еще 5 минут – ее нет. Я пока еще не волнуюсь, жду. Потом, когда прошло 10 минут, я думаю – странно, вещь ответственная, акция может быть связанная со временем, почему нет Маши. Тогда я уже стал оглядываться по сторонам, смотреть на лестницу, которая идет на переход на радиальную Курскую, вдруг может быть вещь будет здесь, что-то такое готовится на станции. Потом произошла довольно странная встреча. Я стоял с синей польской сумкой с белым бордюрчиком, потом смотрю – рядом со мной стоит человек с точно такой же сумкой. Я думаю, что это что-то странное. Потом минут через пять подходит еще один человек с такой же сумкой, причем до этого я этих сумок ни у кого не видел. Но вот именно там, когда я ждал, было три такие сумки. И они тоже очень долго стоят, ждут. Потом через 10-15 минут они ушли. Наконец Маша появилась. По-моему, она опоздала минут на 25. Почему такое опоздание? Отменили электричку. Но кончилось все благополучно, и мы с ней поехали. По дороге обсуждали, как будут, видимо, волноваться Игорь с Леной, поскольку все-таки оказалось, что там время запланировано. Доехали до станции, идем от станции к месту, Маша меня ведет. Вдруг неожиданно вижу перед собой Игоря в странном одеянии. Вокруг люди тоже, конечно, не по-московски, не чисто одеты. Но всё-таки праздник 9 мая и они в костюмах. Игорь одет совершенно непозволительно в этой ситуации, в каких-то грязных, очень широких штанах, в сапогах в глине, растерзанный, но причем какой-то веселый, с большим подъемом, улыбающийся. Что-то он нам сказал, то ли «где вы?» или что-то в этом роде и сразу же помчался назад, побежал от нас. Я думал, что это место находится где-то близко, но оказалось, что нет, мы шли, наверное, минут 15. А Игорь, видимо, всё это время бежал. Я как раз обсуждал, что он может так бегать, потому что он не курит. Потом мы вошли в лес, и Маша мне сказала: «Сначала я должна с тобой кое-что сделать», она такую произнесла фразу и достала из сумки завернутый в полиэтилен мешок, как мне тогда показалось, кусок марли или ваты, ощущение было такое, что это какой-то влажный кусок. У меня сразу возникло такое предположение, что, видимо это вата или марля с каким-нибудь эфиром, кстати она (Маша) шла передо мной, я шел следом за ней за метр, за два, я думал, что, вот, она сейчас держит эту вату и, видимо, она сейчас обернется и приложит ее мне к лицу. У меня точно было такое ощущение, без всякого смеха, причем я был готов, и у меня не было такого ощущения, что это «мухоморство», нет, я был настолько подготовлен, что мне это было приятно, мало ли, а что, может быть поворот такой и с этим, не обязательно это мухоморство. И я ждал, я уже готовился, буду ли я поднимать руки, говорить что-то, нет, я буду стоять совершенно спокойно. Да, я не сказал о дороге, по которой мы шли. Это была довольно необычная дорога, которая уже потом, после всего действия, ассоциировалась с этим действием. Собственно, пожалуй, вещь для меня началась, когда я вступил в эту аллею, тоже наподобие какого-то туннеля. Там уже была задана тональность. Была очень хорошая погода, солнце. Вот я иду за Машей, думаю, что сейчас последует какое-то действие с этой марлей. Однако нет. Мы остановились, она вынула из своего свертка мотоциклетные очки, большие, и я понял, что никакого эфира не будет, а что мне оденут эти очки. Действительно, она одела очки, я ничего не видел через эти очки, они были покрыты черной бумагой, но сверху и снизу чуть-чуть были оставлены щелочки, и солнечные лучи проникали сквозь эти очки, и создавалось довольно приятное пространство, ничто не давило на глаза, не было абсолютной темноты, а было довольно приятное ощущение от этих очков, то есть они физически не растревожили меня в неприятном смысле. Потом я взял Машу под руку, она мне сказала, что теперь нельзя говорить, нужно молчать, и если я услышу какие-то звуки, голоса, разговоры, чтобы я на это не реагировал, не обращал внимания и молчал уже до конца вещи. Этот путь в очках, как мне показалось, был по времени как раз такой, как и нужно было, то есть это было не очень долго, но и не очень мало, я как бы успел свыкнуться с атмосферой этого затемненного, причем солнечного пространства внутри очков, и это было очень приятно. Я не спотыкался, меня вели очень определенно и твердо. Была интересна разность ландшафта, то это были какие-то кочки, то – жижа, в общем, всё было как-то приятно и интересно. Причем интерес был не любопытствующий, а я как бы целиком отдался предстоящему событию и уже всё, что ни случилось, я принимал. И всё, что случалось, не мешало мне, и я не выходил из этого состояния готовности к самому событию. Это очень важный момент, тонкий в этой работе, то есть ничто не мешало. Потом меня привели, сказали, чтобы я немножко нагнулся, и я почувствовал какое-то изменение: то я шел по открытому пространству, теперь я оказался в какой-то другой акустической пространственной среде. Я это почувствовал из-за того, что как-то по-другому стали слышаться шаги, потом оказалось, что это бетонная труба. Меня усадили на стуле, сняли очки и вручили мне инструкцию, бумагу. Причем интересно, что я, пребывая еще в том же состоянии готовности, даже не готовности, а уже происходящего, я уже нахожусь в каком-то другом мире, и поскольку не было никакого любопытства, я совсем не смотрел по сторонам, а старался делать и мне нравилось делать только то, что мне предлагали делать. Например, я не смотрел в эту трубу, я помню это очень хорошо. Когда я сидел на стуле, я видел только в метре от себя своды трубы, а вперед я совершенно не смотрел. Или может быть, что случайно я и посмотрел, но у меня не осталось от этого никакого впечатления. Я не знал ни длины трубы, ни что там дальше, мне этого и не хотелось знать. Я хотел следовать той программе, которая была заложена авторами этой вещи. Я два раза прочитал инструкцию и понял, что мне нужно просто пройти эту трубу. Кстати, указание на то, что пол ровный, я учел, мне это тоже было приятно, что, видимо, никаких тяжелых физических впечатлений точно не будет, на этом этапе, во всяком случае. Потом довольно быстро из-за моего плеча появилась рука, и у меня вынули инструкцию. Я встал и, не раздумывая, чуть-чуть нагнувшись, пошел по этой трубе. Забегая вперед, я теперь припоминаю, что Коля говорил о таких световых кольцах еще тогда сразу на месте события. Да, там были эти световые кольца, сейчас я припоминаю, непонятно откуда они взялись, потому что вроде бы над этой трубой было много земли насыпано. Какие-то солнечные полумесяцы действительно там наблюдались, но они как раз на меня никакого особого впечатления не произвели. На меня произвела впечатление длительность продвижения по этой трубе. Я действительно не ощущал, что труба окажется такой длинной. Идя по этой трубе, я в то же время всё углублялся и углублялся в какую-то неопределенность, в абсолютную непредвиденность, в чувство непредвиденности того, что меня в этой трубе ожидает. ИМ (перебивает): Ты сказал, что не ожидал, что труба будет такой длинной, значит, у тебя заранее была мысль, что тут есть какое-то вторжение или маскировка, ведь проход оказался очень длинным. АМ (продолжает): Дело в том, что когда я оказался в трубе, сидя, и было написано пройти трубу, у меня сразу появилась мысль: какая же может быть эта труба, я же знаю такие трубы, они 10 метров. ИМ: Значит сразу ты аналитически просчитал возможность длины, да? АМ: Это не был осознано, скорее это подсознательно, из-за того, что я встречался с такими трубами, в детстве сам лазал по таким трубам, поэтому мне было очевидно, и когда я вышел за предполагаемые пределы длины, это была граница, безусловно. Но она была не рациональна, она была подсознательна, из этого опыта, из детского опыта и вообще из знания этих труб. Потом вода. В этой трубе было немножко воды, кстати, ее всё больше и больше было по мере того, как я углублялся по этой трубе. Тот момент, когда за мной стали закрывать эту трубу, и стало совершенно темно в трубе, я как-то очень отчетливо зафиксировал. Я шел, и становилось всё темнее и темнее, и то, что стало совсем темно, для меня было совершенно естественно. ИМ: Но ты почувствовал, что закрыли трубу, что был шелест? АМ: Шелест я почувствовал. С другой стороны, эта полная темнота послужила для меня как бы сигналом, уже появился какой-то страх. Он у меня выразился в том, что я закрыл глаза и вытянул вперед руки, и дальше я уже шел так. Если раньше у меня было недоумение, почему труба такая длинная, то теперь в полной темноте с закрытыми глазами и с вытянутыми руками – это уже был каждый шаг всё в более глубокий страх. Причем страх детского характера. Не то, что меня сейчас будут бить или что-то неприятное со мной делать, а именно детский страх неопределенности. И он всё усиливался и усиливался до самого конца. ИМ: Это не было чувство, что ты в преддверии какого-то испытания, состоявшего в плане акции, что раз уж закрыли трубу, то что-то сейчас начнется? АМ: Нет. Но как, вот закрыли, и я оказался один, много прошел, от меня люди, видимо, далеко, я совершенно один в полной темноте. Я, пожалуй, даже забыл об акции. В этот момент я забыл об акции. Я был целиком погружен в какой-то детский неопределенный страх. Это очень точно. Я уже был выбит из состояния рассудочности, оценочной ситуации, хотя и с самого начала ее не было. Но теперь мое состояние углубилось внутрь самого себя. Я бы хотел отметить, что страх был именно детского характера, какой-то приятный ностальгический страх. Он состоялся, не то, чтобы я о нем думал, а он именно состоялся. По воспоминаниям, это было очень приятное состояние. Наконец я всё-таки уперся руками в поверхность. Причем я сначала не понял, что это за поверхность, потому что она была на ощупь довольно твердая, крепкая, она чуть-чуть только прогибалась, я не понял что это – бумага или еще что-то. Поскольку я знал, что мне нужно выбраться из трубы, я начал пытаться ее продавливать. Удалось мне это не с первого раза. Я уже начал довольно сильно в нее стучать и, к сожалению, не помню, прорвал ли я ее или она отвалилась. У меня было такое ощущение, что она никак не прорывалась. Я пытался ее проткнуть пальцами, она никак не прорывалась, может быть, она отвалилась. Сначала сверху появился серп света, потом сильнее и сильнее пошел свет, и я вышел. Помню, что когда я выходил, я не упал. Вышел и оказался в луже, в глине и в луже. Я был растерян, почему было такое состояние – не знаю. Я как бы метался, не то, чтобы я как-то размахивал руками, но было состояние растерянности. Потом на пригорке, довольно далеко, метрах в ста, может быть меньше, увидел две головы с блестящей фотоаппаратурой, кстати, не знал, кто это. Только потом, когда уже увидел этих двух, я оглянулся в таком растерянном, мятущемся состоянии и увидел рядом с собой другую трубу. Меня это сразу очень заинтересовало. Сначала я вырвался в полной растерянности: «Что же делать дальше?». Меня несколько смутил этот момент, всё было нормально, но чего-то явно не хватало. И я страшно обрадовался, когда я увидел эту трубу, прочитал надпись, что надо прорвать бумагу и пройти, и с огромным наслаждением прямо бросился на эту бумажную преграду и стал в нее колотиться с тем, чтобы опять продолжить вещь. Мое состояние еще не было исчерпано тем, что произошло, мне нужно было действовать дальше. ИМ: С теми персонажами, которых ты увидел, не было контакта? АМ: По-моему, когда я увидел эту надпись, я оглянулся и указал на нее пальцем, что иду туда, и, по-моему, мне кивнули. Это было. Но это совершенно не было внедрением в мое состояние. Я стал колотить сначала руками, потом головой, с небольшим разбегом ударил, потому что меня очень тянуло в эту трубу, и я завалился в эту трубу на бумагу, которая завалилась передо мной. Там была лужа в трубе. Я сразу почувствовал, что лежу локтем на этой бумаге, бумага всё погружается в воду, и сейчас я, видимо, замочусь. Но помню, что я вскочил и не замочился. Я сделал несколько шагов вперед в трубу, кстати, не помню, был ли там свет, я опять не смотрел, вдаль не смотрел. Я вскочил и пошел вперед по программе. И буквально в метре от себя, пройдя метров десять, увидел Колю Паниткова в несколько раскоряченном виде, который на меня как-то странно смотрел. Я удивился. То есть я не удивился, что там кто-то был, я удивился, что именно он там был. Здесь был какой-то личный момент, именно то, что он там был. Но я еще всё находился в каком-то заведенном состоянии. В общем, это очень хорошо, прекрасно, что я его там встретил, я понял, что это кульминация, и что конструкция вещи на этом завершается, и полностью с этим согласился, но мне было необходимо по какому-то эмоциональному ощущению и желанию пройти дальше. Я не стал с ним беседовать: как дела? Что такое? Мы как бы исполняли две функции, он и я, и эти функции наши в этой самой вещи были гораздо важнее для нас самих и для нашего ощущения, чем какая-то беседа. Мы, по-моему, друг другу сказали: «Ты туда?» А он мне сказал: «А я туда», или что-то такое. Я пошел по этой трубе, и окончательный мой выход был полным освобождением от этой вещи с одной стороны, а с другой ее потеря, потеря того времени. Потому что всё было очень приятно, начиная с момента очков, это время было столь приятно организовано, и этот мир был так внутренне интересен, и мне хотелось в нем быть, что завершение было, кроме того, что это было освобождением от ситуации, оно было как бы и утратой, постепенной утратой всего, что происходило. Потом я вышел из трубы и вернулся. На этом все психические переживания прекратились. ИМ: Надо сказать, что выбор участников, который мы сделали, видимо, идеален. Судя по твоим ощущениям и по реакции Коли, эти роли, подсознательно намеченные, они вами были обрисованы и завершены в процессе самого действия окончательно. Поскольку все технические накладки, которые произошли, способствовали именно созданию нужной ситуации. Ведь Коля, как оказалось, вычислил время прохода по трубе, потом, что задняя стенка задрапирована. Он волевым актом подчинился какому-то трафарету, который он распознал. И тем неожиданнее для него оказалось вторжение в его проход какого-то не предвиденного им приключения. Сначала открывающейся створки, а потом и появление человека, в котором он довольно быстро, но всё-таки не сразу, узнал тебя. Поэтому тут распределение произошло верное. АМ: Но должен сказать, что тот вариант, когда мы встретились бы, выйдя одновременно, или один чуть позже другого на открытом пространстве перед трубой, он, мне кажется, сработал бы значительно хуже, не замкнул бы всю ситуацию, как тот вариант, который осуществился на самом деле. ИМ: Скажи, пожалуйста, как ты считаешь, можно ли причислить эту акцию к циклу, который наметился полтора года назад? АМ: Мне кажется, да. ИМ: Ведь это внутреннее. Осуществилось это в параметрах членов постоянных. АМ: Мне кажется, ее нужно включить в корпус этих вещей. Здесь интересно, что те вещи были для одного человека, а эта для двух. ИМ Ее можно поставить в ряд с начатой тобой работой «Паниткову» в отношении какого-то ощущения темного пространства и каких-то модуляций. АМ: Здесь значение немножко другое, здесь, может быть это странно прозвучит, эта вещь запоминается на художественно-эмоциональном уровне. Во-первых, этот свет в очках, эти определенным образом сделанные очки, не просто повязка. Потом в этом же ряду как бы продолжающиеся серпы света, подобные серпам света в очках, и тьма, были этапами, это была не абсолютизация тьмы как идеи, как понятия, как было в акции «Паниткову». А это была художественно-этапная тьма наравне с солнечными бликами. В этом смысл. Эта вещь очень тонко сделана и интересно сделана. Она более художественная, чем та вещь, более фактурная. Если та более рациональная иллюстрация к идее, то эта более живая. ИМ: Тут нужно кое-что добавить. Этот факт вынужденного одевания очков или просьба соблюдать молчание – это что-то не то. АМ: Нет. Никакого несогласия не возникло. ИМ: Получилось, конечно, смягчение, потому что эти очки по воле случая оказались горнолыжные – вещь комфортабельная, даже элитарная принадлежность, потому что они очень удобные, очень мягкие, там тщательно сконструированные щели для прохождения света, воздуха, они способствуют созданию высокого комфорта во время их одевания, и это смягчало грубое нарушение. АМ: В этом случае нарушения вообще никакого не было. Наоборот, это был только положительный момент. А в художественной структуре это было преддверие туннеля, это был такой же туннель. И они очень хорошо соединились. Тут не было условности просто повязки, грубой условности, чтобы человек ничего не видел, а эти очки прочитались с туннелем как единое целое. ИМ: Я со своей стороны должен отметить, что так как мы осуществляли работу с друзьями, и контакт был полный до этого, были какие-то гарантии, что ничего экстраординарного не произойдет, чего не хотелось бы. Когда ты шел, а я подошел к моменту сопровождения тебя, я видел по твоему лицу состояние адекватное твоему рассказу. Это полная готовность к любом испытанию в пределах каких-то параметров, и готовность благожелательная и как бы даже заинтересованная. АМ: Я оказался там, где давно хотел оказаться, и это место соответствовало моим лучшим пожеланиям. ИМ: Потом это чувство меня преследовало, когда я сопровождал сам Колю к туннелю, и когда он положил мне на плечи руки - в этом было какое-то доверие, то, что он знал, что его не заведут ни в лужу, ни к уступу какому-нибудь, с ним не сделают никакой мелкой пакости. Я чувствовал это физически, по рукам, которые были на моих плечах. Это было с самого начала очень приятно. Это создало какую-то связь, которая была необходима, как мне кажется. АМ: И в этом смысле это принципиально другая вещь, чем вещи, которые делают, например, Мухоморы. Из-за этого принципиально другие проблемы положены в основу. Совершенно другие принципы построения. ИМ: Потом само название «Встреча», хотя оно само по себе ничего не обозначает и может быть уязвимо в некотором отношении, все-таки оно состоялось. Поскольку вы с Колей ближайшие друзья. АМ: Оно отражает то, что было. ИМ: Вы люди очень близкие и добросовестно отнеслись к поставленным условиям, это было очень важно. И неожиданность встречи была. АМ: Но вообще этот уровень требует долгого осмысления, потому что здесь момент встречи как бы на совершенно другом плане. И об этом потом еще следует подумать более тщательно, углубленно. ИМ: Несомненно, вы были поставлены в достаточно грубые условия, театрализованные. Встреча состоялась в условиях далеких от обычных. И учитывая именно вашу внутреннюю близость, это было интересно. Хотя, конечно, в этот момент вы не могли это осознать. АМ: И эти эстетические силы, поскольку это эстетическая ситуация, толкали нас как бы в спину, чтобы мы сошлись, но чтобы мы дальше прошли и доделали всё до конца. Но всё-таки сама встреча состоялась. И она состоялась именно на другом плане. То есть эта вся эстетическая подготовка явилась некой основой, платформой для того, чтобы была эта встреча. В общем-то, встреча вещь обыденная, мы с ним встречаемся регулярно, чуть ли не каждый день, но здесь были созданы такие условия, чтобы она приобрела совсем иное значение. ИМ: Я сам, когда мы утром задрапировывали это отверстие, проверял качество затемненности, должен сказать, что это было очень приятное ощущение и необычное из-за световых колец, которые вы отметили, это просто стыки бетонных колец, они немножко выступают, и от этого свет из входного отверстия их освещает. АМ: Ах вот это как! Это, конечно, не свет через землю. ИМ: Их постоянная монотонная смена, смена темноты и появление кольца создает совершенно убаюкивающее ощущение. После ты попадаешь, когда свет тускнеет, в зону абсолютной затемненности. И тут даже мне, хорошо знающему длину этого пространства, оно показалось обманчиво длинным. То есть нам удалось хорошо изолировать его от света, и я потерял ощущение времени, потому что, конечно, речь идет о секундах, в крайнем случае о минутах, но я с каждым шагом рассчитывал упереться в бумагу, но этого не происходило, и создалось ощущение какого-то парения в темноте, очень приятное. Я рассчитывал, что вы можете это ощутить. АМ: Это ощущение было безусловно. Просто я в своем рассказе взял только одну линию..
РАССКАЗ Н.ПАНИТКОВА (беседа с И. Макаревичем) НП: Надо начать с того, что отчасти это событие было для меня несколько неожиданным, потому что до 12 часов ночи предыдущего дня я не знал, что буду в нем участвовать, и Сережа, который мне позвонил и сообщил об этом, несколько выбил меня из состояния обычного равновесия, потому что у меня на следующий день были назначены какие-то дела. Для того, чтобы мне участвовать, мне пришлось принять какие-то экстренные меры, договориться со знакомыми. И это состояние напряженности продолжилось на следующий день, потому что мне стоило большого труда отпроситься и перенести свои дела на другое время. Когда я приехал на Курский вокзал к 10 часам (мне было сказано, что электричка отходит в 10.05), в 10 часов никого не было, кто меня должен был встретить, потому что в это место я первый раз ехал и сам не мог добраться. Я уже стал думать, что это так и нужно. Но тут пришел Сережа, нам пришлось бежать, мы не успели взять билеты. Это всё усилило напряжение. Потом мы приехали на станцию, это оказалось совсем не дачное место, а городок, довольно неприятный. Я просто хочу показать свое эмоциональное и физическое состояние, которое предшествовало этому событию. Потому что оно каким-то образом повлияло на восприятие вещи. Потом мы вышли из этого городка, я как-то расслабился, там оказалось очень красивое место, лес, уже стало как-то лучше, но дальше это состояние напряженности опять возникло. Я очень торопился, несмотря на то, что я перенес свои дела на более позднее время, мне всё-таки нужно было вернуться часам к 2 – 3, а по каким-то причинам вещь не начиналась. Мы пришли на дачу, сидели, разговаривали, мне говорили, что кто-то должен приехать, но не приехал. Сережа перед этим мне заявил, что я еще много кого должен увидеть. Мне как бы создавали атмосферу ожидания, метафоризировали сознание, но для меня это было бесполезно, потому что я был очень напряжен. И время это было довольно длительным, потому что на даче мы просидели, наверное, час. Но мы поняли, что очевидно те, кто должен был приехать, опоздали на поезд, там был большой интервал между поездами, и поэтому такая задержка. Сережа выбегал, Игорь нервничал, он знал, что я опаздываю, ему было несколько неудобно. Вот такая была атмосфера, предшествующая этому событию. Но вот наконец пришел Сережа, сказал, что идут, и что нам тоже пора выходить. Игорь и Сережа меня повели по дороге в лес. Приятная природа, весна, листочки появились – всё было очень мило и меня немножко успокоило, настроило на лирический лад. Пошли мы по лужам, по дорожке, потом пошли в лес, нас встретила Лена, заговорщически улыбнулась, достала черные очки, мне их надели на глаза. Я что-то похожее на это ожидал, потому что что-то должно было когда-то начаться, что-то необычное. Началось с того, что мне надели на глаза очки. Я на это никак не отреагировал, мне не было неудобно, потому что меня взяли под руки и повели по этому лесу. Извинились перед этим, что это вещь просто необходимая, неприятная, но необходимая по чисто техническим делам. Меня провели, потом я услышал чавканье воды, я помню, и ввели во что-то такое типа пещеры. Мне показалось, потому что повеяло сыростью, холодом. Там сняли очки, и я оказался в таком круглом туннеле. Там внизу было немножко воды, и посадили на стульчик. Надо сказать, что моментально у меня этот стульчик вызвал ассоциативную связь с мифологическим образом переходов в другую реальность. И поскольку как бы вся художественная практика для меня не новая, я знаю, с чем она сопряжена, с каким комплексом идей. Я уже начал прозревать ситуацию с этого момента, что ассоциативная отсылка тут может быть связана с книгой Моуди или с туннелем, который присутствует у Тарковского в фильме «Сталкер». Такое умирание. Я сидел на стуле, мне вручили инструкцию, я прочитал, что должен буду двигаться по этому туннелю, что там меня не ожидает никаких неудобств. Поэтому даже плохая освещенность не должна вызывать у меня какого-то напряжения. Я должен был начать движение, когда у меня уберут эту инструкцию из рук. Ее все не убирали. Я сидел на этом стуле и размышлял о том, что должен буду пройти по этому туннелю, ну и как бы проецировал, что же может произойти дальше. И подумал, что, наверное, туннель всё-таки имеет конец, а не видно этого конца сейчас из-за кривизны этого туннеля или из-за того, что тот конец закрыт чем-то темным. Я подумал о том, что должен буду пройти и выйти из этого туннеля, и там очевидно будет другой какой-то мир, смоделированный опять же по образу, взятому из опыта людей, побывавших там, в потустороннем мире и вышедших из состояния клинической смерти. Мир, который установился в каких-то образах в последнее время в сознании культурной среды. Таким образом, я всё как бы просчитал, и ничего нового не было. Я рассказываю о сознании, о таком критическом, что ли, отношении ко всему этому. Но у меня еще лично какие-то были установки относительно вообще вот такой практики, что критическое отношение и сознание того, что можно вообще всё объяснить, и что всё известно, и что если так подумать трезво, то можно всё понять, и вообще ничего нового нет. Но у меня было такое отношение, что не то, что это всё не так, а то, что есть еще другая плоскость сознания, что этот критицизм присущ человеку не всегда. В состояниях экстремальных или состояниях болезни это куда-то уходит, и мы начинаем пребывать в совершенно каком-то другом мире, где разворачиваются какие-то мифологические образы и страхи и как раз моделирование этого мира я и предполагаю в этой художественной практике. И то, что я говорю, что я просчитывал ситуацию, которая должна была произойти, это один план моего критического отношения, а то, что мне это придется реально пережить - надо как-то по-другому к этому отнестись. Потому что, если я буду постоянно хранить эту трезвость, я ничего не пойму. Это будет для меня абсолютно неинтересным и ненужным и потеряет вообще всякий смысл. Я всеми силами пытался отогнать критическое отношение, вжиться в этот мир предстоящих образов, принять это за единственную действительную реальность и со всей полнотой пережить, потому что вижу в этом какой-то смысл, что это дает опыт какой-то реальный и необходимый. Я подхожу к тому моменту, когда у меня отобрали инструкцию. Все эти мысли у меня проходили, когда я сидел на стульчике до начала движения. Но вот у меня отобрали инструкцию, начался мой уход в другую реальность. Намек на то, что будет плохая освещенность, тоже у меня создал такое подозрение, что с той стороны меня тоже закроют, и я, должно быть, окажусь в кромешной тьме. Но это меня как-то не тяготило, потому что людей, которые это приготовили, я давно знаю и не ожидал от них никакого подвоха, я имею в виду подвоха идиотского, глупых шуток. Я не боялся этой темноты. Действительно, закрыли за мной этот вход, и я остался в темноте. Первая неожиданность, с которой я столкнулся, это было то, что я пытался отогнать свое критическое отношение к тому, что я всё знаю, чем это кончится. Но вдруг оказалось, что этого и не требовалось, не требовалось усилий с моей стороны. Потому что это произошло естественно по одному такому очень интересному эффекту, я бы сказал, случайному. Дело в том, что когда закрыли за мной вход, и я стал двигаться по этому туннелю, я вдруг увидел такие бледные светящиеся по контуру туннеля такие круги – это свет, проникающий через стыки этих труб, из которых был создан туннель. Поскольку я двигался, и ничего не было видно, только эти круги уходили за меня. Это произвело такую отсылку: я когда-то занимался такой практикой на концентрацию внимания и рассредоточения. И этот эффект, он как раз происходит в момент концентрации внимания. Этот момент очень сходен. Вдруг, если закрываешь глаза и сосредотачиваешься где-то внутри себя, то тут как раз появляются такие светящиеся круги, которые тоже двигаются как бы вперед удаляясь. И такая отсылка, ассоциативная связь меня моментально погрузила в иную реальность внутри меня, но более реальную, потому что реальность того сознания очень эфемерна, а тут всё очень как бы реально, и эти круги действительные и этот туннель каменный. Это первый момент, который снял с меня критицизм. И еще должен сказать, что все негативные эмоции, которые я испытывал, когда собирался ехать, и когда ехал, всё неудобство, связанное у меня с событиями дома – это всё ушло, исчезло. Я как-то включился в это, и это было очень приятно, перестали существовать мелкие заботы, в общем, я как будто растворился в другом мире. Потом, по мере продвижения, эти круги исчезли, свечение исчезло, туннель был довольно длинный; у меня была масса всяких образов и мыслей, я освоился с этим туннелем и опять начало возвращаться критическое отношение: я, наверное, дойду до конца, и поскольку кривизны нет, там это будет затянуто чем-то темным, я, наверное должен буду это прорвать и что –то там увижу. Еще когда я шел, я слышал какие-то посторонние звуки. Когда я сидел еще на стуле, были какие-то хлопанья, это внесло напряжение, некоторый страх, что там что-то есть, но это было как-то неосознанно, я даже на этом не сосредотачивался. А когда я шел, эти звуки повторялись, я думал: «А вдруг будет что-то не так, что не будет там загородки, а что-то я встречу еще». Такая мысль у меня пробегала. И в общем-то это было бы для меня неожиданностью, конечно. Но с другой стороны, а что я могу встретить? Человека? Бывают такие развлекательные туннели, когда тебя бьют мокрой тряпкой по голове, когда ты едешь в вагонетке. Я просто не был никогда в таком туннеле, но слышал. Я думал, что вряд ли уж такая ерунда будет, но мало ли какие вещи могут быть реализованы. А оказалось вообще совсем другое дело. Вдруг эти хлопанья прекратились, я услышал какой-то треск (я был еще где-то посередине, ну может быть две трети прошел)- вдруг раздался треск, и произошла вещь совершенно для меня неожиданная: отодвинулась какая-то дверь (в конце туннеля оказалась дверь), я увидел раму, затянутую черным, и она отошла от края туннеля сантиметров на 30, через нее пробился солнечный свет. И было совершенно неожиданно и непонятно, почему это произошло, а главное, зачем это надо было отодвигать. Я как-то не предполагал, что в вещи могут быть случайности, то есть предполагал, что, но не такого вида. Я совсем не понимал, что происходит. Я даже приостановился от неожиданности… Вот как раз этот момент сбил начавшие преобладать оценочные категории, рационалистические, что ли. Я сначала приостановился, но потом стал дальше идти, так как в инструкции было написано идти. Ну я и шел, не повернулся назад, я подумал, что происходит что-то и ладно, я дальше иду. Вот тут произошла вторая неожиданная и несколько комическая вещь, которая совсем меня обескуражила. В эту приоткрывшуюся дверь стали биться с той стороны. Несколько раз ударились, потом со страшным грохотом влетела, прорвав бумагу, в мой туннель фигура моего старого приятеля, друга Андрюши Монастырского. Он даже упал в лужу, и я на него смотрел и думал, знает ли он о моем присутствии и зачем он это делает. Я понял по его реакции, по выражению лица, что он ничего не знает (он меня не видел) и очевидно тоже является участником этого события. Тут он увидел меня, удивился, у него был совершенно ошалевший вид, поприветствовал, что-то такое сказал вроде «ты куда?» Я говорю: «Я – туда», а он: «Ну а я – туда», и как-то побежал с каким-то смехом, но смех какой-то был болезненный, я бы сказал даже истерический, но у меня тоже состояние было какое-то странное. Дальше я вышел в ту дырку, в которую он пролез. И естественно оказался в, конечно, таком, совсем другом мире, уже вполне реальном, но другом. Пейзаж был незнакомый, потому что меня вели с закрытыми глазами, и оказался я в действительно другом мире. Из-за бугров я увидел еще две знакомых головы. Это было приятно. Было приятно, что всё как бы кончилось и сработало внутренне. Это переживание, я имею в виду какой-то другой реальности, оно как бы зафиксировалось у меня внутри и дало положительную эмоцию, кроме того, положительный момент то, что сняло напряжение и ввело в какую-то другую область, и через прохождение другой реальности вернуло опять к этой, но с другим каким-то более приятным ощущением. Потому что не вернулись мои заботы после этого, они как-то утратили свою значимость, и хотя я уже был вынужден уехать в Москву, но уезжал с каким-то другим настроением. Я имею в виду положительный момент на этом уровне, на обычном, реальном. Вот и всё, что я могу сказать относительно моих переживаний и отношения к тому, что произошло. Я доволен и рад, сама вещь мне очень понравилась и дала мне какой-то еще опыт переживаний и повод для размышления над такими пограничными ситуациями, и переживание других реальностей, других плоскостей восприятия мира. Встреча с Андреем для меня была полной неожиданностью. При первой реакции она была настолько комична и страшно неожиданна. Дело в том, что когда я ехал, я думал, что Андрея нет и этого быть не может, и что он всё-таки появится, а потом я об этом забыл. И когда вдруг он появился, наконец, я это как-то очень неожиданно воспринял, и потом его появление было очень комично, и тут же сбило мою критическую машину спонталыку. У него был страшно растерянный, ошалевший вид, я еще думал, знает ли он о моем присутствии и понял, что нет. А потом он увидел меня и как-то, как он это делает, страшно засмеялся, и мы с ним, не останавливаясь, побежали в разные стороны. ИМ: Конечно, такая встреча в реальности не может ничего оставить кроме каких-то банальностей. НП: Да, она внесла хороший иронический момент во всю серьезность образа этого туннеля, смерти, перехода. Это приятный момент. ИМ: Это как бы сняло тяжеловесность. НП: Мое мнение, что это снимать может не только неожиданность, но и внутри можно пытаться снимать, то есть переживать как-то более адекватно такие банальности. Это был нужный момент. Я имею в виду, что существует то, от чего мы постоянно отбрыкиваемся, и то, что нам часто режет слух, то, что вызывает автоматизм. Работает это только на каком-то другом уровне. На рациональном мы это всё отбрасываем, а вот на уровне мифологическом, на уровне сознания, когда мы бываем в состоянии болезни, какой-то восприимчивости, тогда это в нас входит, как действительная реальность. Она есть, и наиболее очевидно стабильна, потому что она везде встречается в образах мифологических. ИМ: Во всех таких действиях существует три плана. Это первоначальный замысел (формальный), второй план – это уже происходящее само действие и аналитическое отношение участника. Этот план наиболее уязвим, поскольку технически всегда это сделано приблизительно, и мы идеально не можем сделать, да и не стремимся никогда. Ведь мы даем друг другу какие-то схемы, которые участники готовы воспринять, или они их отвергают. То есть, если они готовы, то они серьезно относятся и прислушиваются к этому третьему плану, а если нет, они могут отнестись иронически, заострить внимание на какой-то шероховатости технической. А третий, наконец – это самый сложный, который с самого начала является стимулом авторского замысла, но только стимулом, очень глубинным и туманным. И опять-таки, если он воспринят участниками, он воспринят ими тоже неосознанно буквально. Вот как та же самая встреча тебя и Андрея в коридоре другого. Ведь она в бытовом отношении полна в положительном смысле таких комических деталей. Но вместе с тем я из твоих слов вижу, что этот план имел место. То есть эта встреча, замысленная в неком ином пространстве, в иных отношениях, состоялась. НП: И она носила какой-то иной характер, нежели если бы она состоялась в другом месте. Потому что мы очень близки с Андреем, часто друг друга видим, тут мы только обрадовались друг другу, но были заняты чем-то другим и быстро разбежались. ИМ: Я тебя хотел спросить вот еще о чем. Эта вещь, первая для меня, мы с Леной сделали ее как обращение к языку действия, для меня это первый опыт. Мне кажется, мы делали ее в традиции, которая была вами намечена, но вместе с тем есть какие-то отличительные особенности. Ты не думал на эту тему? НП: Если сравнивать, то есть, безусловно, ряд вещей, которые сходны по какой-то такой структуре построения с этой вещью. Я имею в виду то, что связано с вещами, где присутствуют моменты исчезновения и возникновения, ухода и прихода. Мне кажется, что отличительной чертой является то, что эта вещь более чистая и более открытая. Прежде всего вещи, связанные с этими образами исчезновения, ухода и прихода первоначально исходили от Андрея. И у него есть такая особенность – эту чистоту как бы скрывать, метафоризировать какими-то необязательными элементами. Из-за боязни, что это прочтется. Он страшно боится этого первого плана, что он вылезет. В начале практики это было необходимо, очевидно. Потому что только складывалась среда, где работали эти вещи, и было необходимо добиться благожелательного отношения публики, чтобы они себя первоначально не настроили только на этот план, тогда бороться с этим было бы невозможно, если бы это сработало сразу только на прочтение, как была, кстати, такая фраза Бажанова на одной из вещей – «Я десять лет тому назад это придумал, а они сейчас это сделали». Это ерунда, потому что вообще не в этом дело. Поэтому мы, когда делали вещи, долго спорили и ругались с Андреем. У меня были сильные возражения в «Месте действия» насчет занавески. Когда он разрабатывал чистую конструктивную вещь, вдруг, обманывая меня и себя, начинал вносить массу необязательных, посторонних элементов. А необходимо это только для того, чтобы сбить публику с критического отношения. А потом они сами поймут, о чем тут шла речь. Важно их приятие, важен другой план, уровень. Эта вещь обошлась без посторонних элементов, и она чище. И система образов несколько иная. Есть свой оттенок, вот то, что встреча должна была состояться, и безусловно была вами просчитана, и она входила в первоначальный замысел. У меня была настроенность на вещь типа Андреевских. Я думал, что выйду, а там кто-то стоит, какие-то люди, какой-то рай. А тут этого совсем не предполагалось. В вещи, которую делал Андрей – черный дом, я мог меньше отдаться этому плану. Она перегружена, может быть очень сложна технически. Я сидел там страшно долго. Там у меня не прочитался до конца этот образ. Для меня темнота там развернулась в другом плане. А здесь всё было адекватно.