С. Ситар. Об акции «Мешок»

Когда только начинаешь писать (я имею в виду не момент возникновения какого-то конкретного текста, а этап жизни), очень редко определяешь для себя это действие как попытку что-то выразить или зафиксировать. Это скорее какой-то чисто миметический акт, подобный первым словам и фразам овладевающего устной речью ребенка - т.е. скорее игра, почти бездумная ситуативно-семантическая комбинаторика. Смысл возникающего таким образом текста может быть вполне уникальным, но за счет того, что место этому смыслу намеренно отводится в ряду смыслов других (прочитанных ранее) письменных текстов, он воспринимается и оценивается в процессе письма как какая-то "мета-форма", как плод более или менее успешного ментального созидания и конструирования, - а ни в коем случае не как голос Истины, Вечности и т.п. Не исключено, что в художественном отношении текст такого рода как раз и является наиболее предпочтительным, - поскольку в силу возникающей в нем "регрессии смысла к форме" (Р.Барт) он "автоматически" приобретает впечатляющую устойчивость и универсальность мифа (превозносимые А.Ф.Лосевым). Однако факт остается фактом - за созиданием-конструированием смысла на этом этапе стоит не более чем ювенильный "спортивный" интерес, естественная тяга к овладению медиумом (письменной речью) как пространством еще не вполне ясных возможностей, - тяга, пока не замутненная чувством бесконечной ответственности перед вышеупомянутыми Истиной и Вечностью. Проблема ответственности текста приходит (если это вообще происходит) несколько позже, на волне угасания этой первичной энергии "вызова медиума", и приходит она в первую очередь через вопрос об адресате сообщения. Действительно, к кому должен быть обращен текст, который пишется "по собственной инициативе", без привязки к какой-то заранее заданной коммуникативной ситуации? Если он обращен "в высшие инстанции", то единственно приемлемыми жанрами должны быть покаянная исповедь и молитва, хотя и в том и в другом случае текст утрачивает статус "сообщения", поскольку адресату уже и так все известно. Если же текст обращен к ближнему, то неминуемо, в силу самой асимметрии письменной коммуникации, он превращается в проповедь (даже если это какая-нибудь беллетристика), что в условиях ситуационной индетерминированности, т.е. отсутствия ритуального момента "предоставления слова" автору с чье-либо стороны, делает текст этически крайне уязвимым.

Вышесказанное сказано лишь для того, чтобы обосновать следующий реверанс в сторону Коллективных Действий: насколько идеальными представляются акции КД как модель совместного времяпрепровождения, настолько же оптимальным в смысле решения проблемы ответственности и адресности оказывается сложившийся вокруг этих акций канон текстовой деятельности. В самом деле, что представляют собой рассказы об акциях и другие текстовые материалы КД в жанровом отношении? Больше всего они похожи на записи в бортовом журнале какого-то космического или, лучше сказать, "ноэтического" корабля. Корабля, который уже на протяжении многих световых лет довольно лихо, хотя порой не без угрозы для психической безопасности экипажа, маневрирует в системе коллективного сознательного / бессознательного, оставаясь неуловимым для гравитации и того и другого. А для кого вообще делаются записи в бортовых журналах? Они, насколько я понимаю, делаются не для кого-то конкретно, а просто поскольку корабль вместе с экипажем - это некий разумный организм (или тело) более высокого уровня сложности, чем отдельный человек, - и следовательно он должен обладать собственной "обобществленной" памятью, которую трудно себе представить иначе как последовательность письменных описаний и свидетельств. Хотя у этой коллективной памяти есть, конечно, и определенные внешние функции. Так, скажем, журнал может быть использован для проведения расследования в случае, если корабль будет оставлен экипажем или потерпит крушение. И здесь как раз проявляется одно обстоятельство, важное для уяснения моей собственной позиции как автора нижеследующего рассказа об акции "Мешок" (впрочем, та же позиция имела место и в случае рассказа о "Второй речи" и "Гаражах"): в силу некоторых своих субъективных психобиографических коллизий, я представляю себе дело так (как бы это ни было абсурдно, необоснованно и пр.), что в случае подобного "расследования по делу КД" документация группы неизбежно попадет в руки людей, которых на феноменологическом жаргоне можно определить как носителей "естественной установки", или даже в руки тех, кто понимает материю как внешнюю по отношению к сознанию инстанцию, и для кого она обладает более высоким, в сравнении с сознанием, онтологическим статусом. Поэтому я могу сколько угодно пассивно "соглашаться" во время акции с безмятежной красотой ландшафта и целительной чистотой солнечного света, но как только доходит до "ментальной организации" происходящих событий, то у меня сразу включается режим полемики с "естественной установкой" и представлением о первичности материи, - вернее, на энергии этой полемики и действует механизм внутреннего текстопорождения, начиная с самых первых шагов. Все вышеизложенное, таким образом, следует рассматривать как попытку принести предварительные извинения за некоторую тенденциозность приведенного ниже описания, т.е. за сохраняющийся в нем элемент проповеди (а заодно и за элементы исповеди и молитвы). В высшей степени гипотетический характер ситуации "расследования", как я ее себе представляю, говорит о том, что мой оппонент и слушатель проповеди находятся в первую очередь во мне самом, и поэтому речь идет скорее всего не о намерении установить нечто в качестве "истинного" в интерсубъективном поле, но о поиске (на конкретном отрезке опыта) способа распутывания "мирового узла", взятого в частном аспекте - как внутритекстовая проблема.

​

 

Мешок

 

Многие века идеализма не преминули повлиять на реальность... Комендант одной из государственных тюрем сообщил узникам, что в старом русле реки имеются древние захоронения, и посулил свободу тем, кто найдет что-нибудь стоящее... Эта первая попытка показала, что надежда и жадность могут помешать: после недели работы киркой и лопатой не удалось откопать ничего, кроме ржавого колеса из эпохи более поздней, чем время эксперимента. Эксперимент держали в секрете, а затем повторили в четырех колледжах. В трех была полная неудача, в четвертом же (директор которого внезапно скончался в самом начале раскопок) ученики откопали - или создали - золотую маску, древний меч, две или три глиняные амфоры и зеленоватый, увечный торс царя с надписью на груди, которую расшифровать не удалось. Так обнаружилась непригодность свидетелей, знающих про экспериментальный характер поисков.

 

Х.Л. Борхес

Тлен, Укбар, Урбис Терциус.

1940

 

 

Возлюбивший веру сию, как Бог, распоряжается всяким тварным естеством, потому что вере дана возможность созидать новую тварь, по подобию Божию, как сказано: восхоте, и все явится пред Тобою (Иов. 23, 13). Нередко она может производить и из не-сущего. А ведение не может что-либо произвести без вещества. У ведения нет столько бесстыдства (дерзновения), чтобы производить то, чего не дано естеством.

 

Исаак Сирин

Слова подвижнические

 

 

 

Подобно создателю колдовского действа

Само Сознание (citta-matra) выпускает из себя все это.

 

Махаяна-вимщика, 25

 

​

Поднимаясь в хвосте компании будущих зрителей по лестнице пешеходного моста на станции Лобня, мы с И.Мелдрис, помню, наперебой расхваливали колористические достоинства вчерашнего закатного неба: она "запечатлевала" его с девятого этажа своей "башни" на Октябрьской площади, откуда виден весь центр, а я - через огромные окна автобуса, увозившего меня из города в направлении бухты Радости, где праздновалась свадьба одного из моих близких друзей. Небо это было действительно феерическим, но особенно меня поразило бледное сиреневое свечение на востоке, служившее фоном для еще совсем летних деревьев, зелень которых была доведена спустившимся к самому горизонту солнцем до такого невообразимого предела насыщенности и яркости, что они сами казались светящимися, причем гораздо сильнее, чем "их" сторона неба. Предаваясь подобным приятным созерцательным воспоминаниям, мы плавно вплыли в суетливую торговую "толкучку" напротив станции, где вереница участников неожиданно застопорилась: в ряду торговцев обнаружился мужчина в камуфляже, бесцеремонно выложивший на стоявшей перед ним картонной коробке кучку рубиново-красных мухоморов, и шедшие перед нами друзья сочли необходимым выяснить, почём он их продает и с какой целью у него их покупают. Так дебютировала грибная тема, получившая в дальнейшем мощное развитие, в основном благодаря энтузиазму Иры, у которой обнаружилась настоящая страсть к грибам (самого разного рода).

Потом мы ехали в автобусе на задних сиденьях и обсуждали с Оксаной Саркисян "клубную культуру", продвигаемую на художественные подмостки Ж.Кикодзе, со ссылками на авторитет Пепперштейна. Оксана, насколько я помню, спросила меня, не знаю ли я чего-нибудь о предстоящей акции, на что я ответил, что совершенно ничего не знаю. У меня в голове вертелись расплывчатые обещания А.М. "утопить в пруду обезьяну", но я в то же время понимал, что в районе Киевогорского поля никакого подходящего для такой цели пруда нет, и поэтому нас скорее всего ждет что-то другое. Вышли мы из автобуса недалеко от пересечения шоссе с однополосной веткой железной дороги, огибающей поле с северо-запада и плавно уходящей куда-то на север. Вход на ветку в этом направлении обрамлен с каких-то пор двумя импровизированными торговыми точками, наподобие символических ворот: слева широко представлены банные принадлежности и деревянные таблички для украшения входа в баню, с разного рода "стимулирующими" лозунгами, а справа высится внушительный штабель перин и подушек - первую точку в духе концептуалистских пародийных истолкований можно интерпретировать как намек на Великое Катарсическое Очищение, а вторую - как ироническую аллегорию достигаемого через такое очищение Великого Успокоения. [Я продолжаю эти записи уже находясь в палате психиатрической больницы им. Ганушкина, поэтому здесь может возникнуть какой-нибудь разрыв или, наоборот, наложение друг на друга двух различных описаний одного эпизода. Предположительно, ранее написанное вступление закончилась "пропилеями", - т.е. описанием обрамлявших вход на одноколейку "выставочных стендов" с банными принадлежностями и подушками]*. В Разрыве между этими двумя явлениями культуры была видна обрамленная стенами из зеленой еще листвы однополосная железная дорога, пересекавшая шоссе почти под прямым углом и затем очень плавно загибавшаяся влево. По этой дороге мы и отправились маленькими группами по 2-3 человека, на расстоянии 5-10 шагов друг от друга. В прошлый раз, когда мы с Ирой почти также неспешно продвигались по этой одноколейке в компании одного только А.Монастырского, я, помниться, пытался на ее примере передать Ире эффект инсталляции Кабакова "Мы были в Киото", которую я видел некоторое время назад на Венецианском биеналле. Там от основного прохода-туннеля, по которому перемещались зрители, в центре отходил рукавом другой маленький туннель, в который пройти было уже нельзя, но можно было заглянуть; а от этого второго туннеля (с какими-то живописными скалами и лепестками вишни на дне) в глубине под прямым углом отходил в свою очередь третий, куда нельзя было ни пройти ни заглянуть - видно было только, что он там есть, а уж что там в нем происходит и чем он заканчивается, оставалось только догадываться. Вот и этот проход вдоль железнодорожной ветки, с обеих сторон окруженный массивом леса, плавно уходя куда-то влево перед нашими глазами, создавал такое же интригующее ощущение "незавершенной протяженности" - "завершение" какого-либо рода как бы постоянно откладывалось, отодвигалось от нас подобно ускользающему от равнинного путешественника или мореплавателя горизонту. В данном случае горизонт как бы разворачивался вертикально. И что еще интересно, - и что, на мой взгляд, выгодно отличает "одноколейку" от кабаковской инсталляции, - визуальная ситуация впереди по ходу движения через какое-то время после его начала "отзеркаливалась" тем, что происходило у нас за спиной: т.е. повернувшись назад мы теперь могли видеть лишь точно такой же плавно изгибающийся проход в толще леса, только изгибался он не влево, как впереди, а вправо. Железнодорожный Путь, понятное дело, отсылал к таким категориям как линейное время, экзистенция и т.п., и поэтому мы оказывались в таких стерильных условиях "двойной неопределенности" - некоторая средособытийность сохранялась, но она была настолько монотонной, и настолько "великой" (или гипнотической) в этой своей монотонности, что мы просто не могли не забыть достаточно быстро то, что с нами было раньше, но также ничего не могли сказать о том, что с нами должно случиться дальше. Это действительно было похоже на буддийское медитативное "очищение ума" - происходило парение в предельно нейтральной, незавершенной во времени с обеих сторон неопределенности. В Предисловию к первому тому ПЗГ это состояние как раз и связывается со вступительной фазой акции - фазой "пред-ожидания". Однако в моем опыте во время акции "Мешок" "конкретность обещанного" хотя и была "сведена к минимуму" (1-й том ПЗГ), но, как выяснилось в этот кульминационный момент "очищения", была как бы то ни было заранее сформирована (и как я начал подозревать - сформирована совершенно сознательно, или "сверхсознательно") А.Монастырским в ходе уже упоминавшегося предыдущего посещения Киевогорского поля (эпизод "Охота на ангары"). Можно сравнить состояние, возникшее благодаря вышеупомянутому "великому очищению" на одноколейке с состоянием "переохлажденного газа", в котором мельчайшее нарушение гомогенности вызывает эффект "лавинообразной конденсации". В данном случае казавшиеся мне до сих пор малозначительными слова и фразы А.М., как бы случайно оброненные им в ходе "Охоты на ангары", вдруг начали прорастать, как упавшие в подготовленную почву семена, и распускаться цветами новых событий. Этот момент послужил своего рода "переключателем", под действием которого мое сознание стало открыто для себя функционировать в "проективном", предвосхищающем режиме: я точно помню, как в ответ на очередную фразу одной из шедших рядом девушек: "Да..., интересно, что же все таки там будет" (прибл.), в голове у меня неожиданно зажглось слово "мешок" (одно из "оброненных А.М. в прошлый раз слов), и я почти автоматически ответил что-то вроде: "будет мешок", - хотя в подобной же ситуации в автобусе я вспомнил не про "мешок", а про "обезьяну". И действительно через какое-то мгновение из-за поворота показался стоящий прямо посереди пути "эйдетический" мешок, сшитый из самой настоящей "мешковины", и набитый, судя по внешнему виду, картошкой - т.е. тем, чем чаще всего бывают набиты мешки в нашем повседневном опыте "хозяйствующих субъектов". За мешком стоял штатив с видеокамерой, а вокруг него "роились" члены КД (Е.Елагина, И.Макаревич, С.Ромашко и С.Хэнсген - Монастырского с Панитковым, конечно, не было) и пришедшие раньше нас зрители. Мешок был бесспорным "силовым" центром этой подвижной композиции, и при этом, как я уже сказал, поражал противоестественной опрятной "эйдетичностью" - это впечатление необыкновенно усиливалось тем обстоятельством (или, в свою очередь усиливало то обстоятельство), что мешок как бы "мгновенно визуализировался" из только что всплывшего в памяти слова - т.е. он, как и сказанная мной перед этим короткая реплика, был как будто прямым отражением мысли или ее непосредственным продолжением. Моя собственная реакция на это была двойной, - с одной стороны, восторженно-утверждающей: "Ну надо же, вот мешок и появился!", - с другой стороны, какой-то даже скептически-разочарованной: "Ну, вот, собственно, и мешок". И только я успел зафиксировать это в общем-то характерное для меня расслоение потока внутреннего комментария на отдельные "роли" или "партии", как это наблюдение "отзеркалилось" тем, что мешок оказался не простым, а говорящим на разные голоса.

Примерно в таком же режиме "диффузии внутреннего и внешнего" все продолжалось и дальше. Посмотрев на мешок, я вспомнил как во время нашей предыдущей прогулки в этих местах А.М. вдруг как-то резко "отбился" от нас с Ирой, объяснив это тем, что ему необходимо проверить тяжело ли будет "тащить мешок через лес". Соответственно, стало ясно, мешок придется куда-то тащить. И тут же Е.Елагина с немного застенчивой интонацией сказала примерно следующее: "Вот мешок, вот к нему веревки тут привязаны, за которые надо тащить - четыре спереди и две для подстраховки сзади. Мешок нужно будет протащить отсюда по лесу метров восемьсот (?) вон в том направлении", - и она указал рукой в том самом направлении, в котором во время нашего прошлого визита сюда мы с А.М. и И.М. "ломанулись" с одноколейки, сначала чтобы просто "прощупать" близлежащую лесную местность, а потом - в поисках пути через лес обратно на Киевогорское поле. Правда, на этот раз мы предварительно продвинулись по одноколейке несколько дальше, так что начальный отрезок пути был мне все равно незнаком, - но общая ориентация и примерное содержание предстоящего маршрута, тем не менее, достаточно отчетливо "проступили" у меня в голове и из этой ментальной "завязи" затем как бы "самопроизвольно" возник и весь следующий этап. При этом появился дополнительный достаточно странный эффект, связанный с ощущением себя в функции "средособытийного проектора" (нечто сходное с тем, что я испытал в начале акции "Гаражи"). Наверное, в этом ощущении легко можно выявить элемент нарциссизма, но основу его составляет внезапно переполняющая тебя и никак рационально не обоснованная уверенность в том, что твое присутствие на акции (именно в качестве лица, прошедшего некую предварительную подготовку или "репетицию") является для успеха акции не просто желательным, а совершенно необходимым, - причем именно само присутствие, а не какого-либо рода активное поведение, - скажем, указание дороги или уточнение какой-нибудь инструкции устроителей. Особой остроты это чувство достигло как раз на первом, наименее ясном для меня отрезке пути, когда наша группа неожиданно разделилась - легкий авангард направился в сторону, которую я считал правильной, а "квадрига носильщиков" под предводительством В.Мироненко свернула в прямо противоположную сторону и быстро забуксовала в каких-то подозрительных зарослях. Я почему-то твердо знал, что не имею права указывать этим сбившимся с пути (по моему мнению) участникам правильное направление, - т.е. для формальной "чистоты" акции мне казалось необходимым поддерживать у окружающих иллюзию, что я, как и большинство присутствующих, никогда здесь не был и не знаю, куда на самом деле нужно идти. С другой стороны, невозможно было преодолеть это странное, непонятно откуда свалившееся чувство ответственности. Ситуация при этом становилась все более безнадежной: авангард продвигался все дальше, постепенно скрываясь из виду, а среди "носильщиков" тем временем начались самоироничные идиотические пререкания, явно не способные привести к благоприятному исходу в регистре действия.

Отказавшись категорически от возможности каких-то устных волеизъявлений, я чувствовал себя в этой ситуации примерно так, как должен чувствовать себя единственный владелец электрического фонарика в большой компании, отправившейся купаться ночью, в совершенно непроглядной темноте, - т.е. правилами вежливости мне предписывалось находиться постоянно "и здесь и там", разбрызгивая свет из скудного источника под ноги идущих везде, где это им могло понадобиться. Отличие состояло в том, что мой фонарик был в некотором роде "волшебным": вместо того, чтобы разбрасывать свет на траву, людей и деревья, он разбрасывал самих этих людей, уже освещенных откуда-то сверху, сами эти деревья и саму эту траву, причем разбрасывал "интенционально" - т.е. подразумевая какое-то направление дальнейшего движения и развития этих явлений. Я прекрасно понимал при этом , что мой "фонарь" не является единственным, - у каждого из присутствовавших был в точности такой же, только несколько большей или наоборот меньшей "мощности". Можно сказать, что такого рода фонарь имеется у каждого, кто что-либо видит (или даже шире - у каждого, кто как-то в чем-то ориентируется), а мощность каждого фонаря определяется степенью уверенности "владельца" в том, что он видит, - точнее в том, что то, что он видит (и в узком и в широком смысле) было таким до этого момента и будет таким в ближайшее время. Кроме того, фонари, собравшиеся в одном месте, начинают между собой взаимодействовать (а может быть наоборот факт взаимодействия определяет "владельцев" как расположенных близко друг к другу). В процессе взаимодействия "фонари" входят в резонанс - т.е. приходят к когерентности, конечный вид которой зависит от того, каким образом между фонарями выстраивается иерархия мощности и последовательности, построенная, как мне кажется, на неком универсальном эстетическом принципе (или дающая ключ к пониманию самого понятия прекрасного и категории фантазма). Т.е. усиление сравнительного "влияния" (силы индукции) здесь происходит подобно тому, как в споре обретается лидерство за счет сочетания убежденности (мощность, энергия) и логики (последовательность, формальная красота, гармония). При этом сама динамика такой взаимной индукции может определяться какими-то несложными математическими законами - скажем, если Фонарь1 (В.Мироненко) "проецирует" фигуру Е.Елагиной в 2-х метрах слева от засохшего куста орешника, а в то же время Фонарь2 (С.Воронцов) помещает ту же фигуру в 50 см справа от того же куста, и если при этом Фонарь1 работает (условно говоря) с частотой 60 МГц, а Фонарь2 - с частотой 30 МГц, то "фактически" Е.Елагина в этот момент будет обнаружена, скорее всего, в 1.75 м слева от куста - разумеется, лишь в том случае, если указанным лицам придет в голову обсудить и точно установить местоположение Е.Елагиной в указанный момент (легко себе представить, что в случаях, когда форма и местоположение объектов вообще никогда никем не обсуждаются, расхождения между отдельными представлениями об их форме и местоположении могут достигать просто катастрофических масштабов). Разумеется, в вышеприведенном наброске "механики" взаимодействия фонарей присутствует огромная доля условности, поскольку все эти меры расстояния, частоты и т.п (да и сами эти концепты) возникают всегда постфактум, т.е. уже в связи с потребностью дискурса в детализации и "дискретизации" результирующей консенсуальности. Кроме того, большая часть этих "консенсуальных подгонок" проходит для спокойного дневного сознания практически незаметно, лишь изредка (например, в случае людей преклонного возраста) прорываясь наружу в виде замечаний типа: "Да вот же она, миска-то зеленая, а я-то смотрю - вроде бы она на верхней полке стоит. Чего только сослепу не померещится..." и т.п., - с этой точки зрения, старческая рассеянность, потеря зрения, пресенильная деменция, болезнь Альцгеймера, маразм и т.п. - это не признаки регресса, а наоборот, этапы обретения просветления.

Но вернемся к "заблудившейся" группе "мешочников". По царившему в ней замешательству можно было заключить, что "фонари" составлявших ее участников светили в этот момент предельно тускло - никто из них не знал местности, под ногами они не видели дороги, извне не поступало никаких руководящих указаний - т.е. их консенсуальное поле, как легко было догадаться, представляло собой слабо дифференцированный непролазный хаос из листьев, стеблей, корней и заболоченных кочек. Поэтому-то они и роптали, фактически отказываясь тащить мешок дальше. В силу владевшего мной набора установок и влечений (ответственность за судьбу акции при убежденности в необходимость сохранять "стихийный" характер движения участников), единственное, что мне оставалось делать - это пытаться использовать сравнительно большую яркость своего "кармического фонаря", в свете которого, кроме ощущения знакомства с местностью (он "покрывал" окрестность большего радиуса, включавшую в себя Киевогорское поле, дачный поселок и шоссе) присутствовала и интенция сближения "мешочников" с ушедшей вперед группой. "Использовать яркость" в моем понимании в тот момент значило просто стоять и пытаться воздействовать на ситуацию "усилием воли". Передовая группа, как я уже сказал, постепенно скрывалась в лесу справа от меня, и я хорошо запомнил странное ощущение "предельности" или "ограниченности" этого удаления - это было похоже на постепенное "скукоживание" рисунка на поверхности воздушного шарика по мере того как шарик сдувается, - я был почему-то совершенно уверен в том, что пока я занимаю промежуточную позицию между "авангардом" и "мешочниками", передовая группа может сколько угодно удаляться, но так никогда и не перейдет границу между "неразличимостью" и "невидимостью" (в терминологии КД). Не знаю, было ли это следствием моего невидимого "давления" или восторжествовала естественная тяга людей к коллективности, но в конце концов "мешочники" все таки развернулись в сторону "авангарда", в то время как кто-то из "авангарда", в свою очередь, вернулся им навстречу, - и т.о. страшившего меня разрыва в ткани акции удалось избежать. Тягостная сцена получила мажорное разрешение - произошла какая-то "радостная сцепка лесных вагонов" с переходом в плавное движение по "грязе-травяным рельсам" полузнакомого маршрута.

Почему-то было очень приятно, что воссоединение произошло "негласно", т.е. не было результатом обсуждения и дискурсивного "прояснения" создавшегося положения. Это приятное сочетание спонтанности и скоординированности, без целенаправленного контроля с чьей-либо стороны, сохранялось потом практически до самого поля. И именно это (как я предполагал, - сознательно предусмотренное авторами) отсутствие в нашем караване выраженного лидера-поводыря привело к тому, что эта функция символически (по логике парадокса) перешла к мешку - единственному телу в ряду участников процессии, которое не обладало ровным счетом никакой инициативой, а было однозначно "влекомо" окружающими. Навязчивость и "несомненность" этого ощущения была эквивалентна парадоксальной убедительности формулы "слепой ведет зрячих", которая, из всех возможных комбинаций в квадрате зрячий/слепой : ведущий/ведомый, является наиболее абсурдной, а значит наиболее суггестивной, обладающей самым сильным непосредственным эффектом.

Конечно, большое значение в этом смысле имела звучавшая из мешка фонограмма. В день акции я приблизительно идентифицировал ее как аудио-трек фильма "Кровавый путь слепого смурая" (в этом тоже присутствовал намек на "особое задание", поскольку упомянутый фильм был принесен в свое время на Ср. Каретный, где я в то время снимал комнату, Машей Митурич-Хлебниковой, - а к ней он попал, естественно, от А.М.). Потом, правда, выяснилось, что это был другой фильм - "В пути" - но с похожей коллизией и с тем же центральным персонажем. По воспоминаниям многих свидетелей, реплики, доносившиеся из мешка, чудесным образом "идеально" вписывались в контекст событий акции (например: "Ну что, пошли?" - в момент начала движения с мешком и т.п.). Мне было интересно слушать этот звуковой ряд, поэтому примерно на полпути к полю я сменил, кажется, Ю.Лейдермана в роли держателя одной из "кормовых" веревок. Об эффекте фонограммы хочется сказать особо. Любая самостоятельно проигрываемая фонограмма фильма обладает специфической магией - магией проносящегося с шипением или гулом "невидимого видеоряда". В данном случае возникала куда более занимательная интрига, поскольку предлагалось не просто прослушать фонограмму к какому-то фильму, а скорее просмотреть его полноценную версию, но только незрячими глазами главного героя, - т.е. увидеть фильм "изнутри", из самой сердцевины. "Увидеть" или пережить в доступной лишь слепому полноте - через сочетание звукового ряда и телесных ощущений, которые условно можно было считать идентичными у нас и у главного героя (в самом общем приближении сюжетом фильма тоже было совместное перемещение по какой-то пересеченной местности). Каждому из нас в результате была предоставлена возможность почувствовать себя на месте Слепого Самурая, приобщившись к тайне "зрения нерожденного".

Возможно, поддавшись влиянию сложившейся здесь символической системы координат, я, в ходе нашего марш-броска, постоянно "анонсировал" заранее появление разного рода ориентиров: "Так, там впереди должна показаться просека... скоро мы увидим забор дачного поселка... еще немного, и справа будут такие небольшие стожки..." и т.п. Таким образом, пользуясь своими воспоминаниями, я как бы демонстрировал способность "видеть невидимое", - т.е. по сути имитировал это самое "зрение нерожденного". Хотя влияние фонограммы и всей этой темы "слепого проводника" в этих своих репликах я обнаружил только сейчас, когда веду эти записи - во время акции мне казалось, что произнося их, я просто пытаюсь (повинуясь некоему эстетическому долгу) стимулировать не очень охотное продвижение группы с мешком. Вообще все это время, отчасти, наверное, из тех же соображений "подъема боевого духа", я вел себя очень оживленно, болтал без умолку, и, в частности, успел пересказать Ю.Лейдерману эпизод из "Кровавого пути", отсылающий к той же идее обретения всемогущества через утрату зрения: какому-то бандиту, оскорбившему достоинство женщины, находящейся под покровительством Слепого Самурая, этот последний одним взмахом меча отсекает брови - да так виртуозно, что на их месте остается совершенно гладкая кожа; обидчик приходит в ужас, глядя на пару своих практически недеформированных бровей, лежащую на земле у его ног.

Но больше всего в смысле развития этой темы мне запомнился следующий эпизод. Это произошло в 20-30 метрах от выступающего в лес угла дачного поселка, за которым как раз расположены вышеупомянутые "стожки", и откуда уже рукой подать до знаменитой опушки, на которой был подвешен моток веревки в акции "Время действия", - т.е. до пункта нашего назначения. Правда последнее обстоятельство никому из тащивших мешок, похоже, не было известно. К этому времени "носильщики" были уже порядком измождены, и тот факт, что они так и оставались в неведении относительно того, куда, собственно, требуется перенести мешок и сколько еще на это уйдет времени, настраивал всех крайне агрессивно. В результате назрела своего рода забастовка. По дороге попалась маленькая полянка, обрамленная с двух сторон поваленными деревьями, и на ней было решено устроиться и передохнуть. Разумеется, как только мы присели (мешок был при этом установлен вертикально в центре, наподобие алтаря), в умах носильщиков начались брожения. Зазвучали скептические реплики: "А какого хуя мы его вообще тащим непонятно куда? Давайте-ка тут его и оставим..." и т.д. в этом роде. И тут из недр мешка раздался монолог, который настолько точно резюмировал ситуацию, что скепсис мгновенно сменился настроением какого-то почти благоговейного восторга и энтузиазма. Я, конечно, не запомнил текст этого монолога дословно (и почему-то не смог обнаружить этот фрагмент на выпущенном после акции CD с фонограммами), но в очень приблизительном изложении это звучало так: "А я-то думал, что мы успели хорошо узнать друг друга... Ведь я уже так давно веду тебя, помогая преодолевать встречающиеся нам на пути препятствия, и все это время единственной моей целью было доставить тебя к месту назначения в целости и сохранности... И вот теперь ты усомнился во мне. Неужели доверию между нами навсегда положен конец?..." и т.п. Окончание этой обличительной речи было встречено общим катарсическим смехом, после чего носильщики вновь схватились за свои постромки и покорно поволокли мешок дальше.

Мешок в данном случае совершенно "самостоятельно" справился с критической ситуацией, правда, ценой "грубого нарушения конспирации" - он открыто дал понять, что все это время являлся нашим проводником. И этот текстовой "прокол", кстати сказать, был дублирован его "физическим" проколом - та сторона мешка, которая была обращена к земле в процессе перетаскивания, на поляне оказалась выставленной на всеобщее обозрение - и все увидели на этом "животике" протершиеся длинные прорехи, сквозь которые бесстыдным образом просматривалось дно спрятанных в мешке ярко-розовых пластмассовых детских санок.

Принадлежал ли "голос из мешка" в данном случае самому Слепому Самураю? По логике фильма - скорее нет: Самурай, конечно, мог кого-то вести, но едва ли мог делать это "декларативно". Что касается символической логики, действовавшей во время акции, то она диктовала следующую линию рассуждений: с одной стороны, из всех членов КД к этому моменту ни разу не показались на глаза приглашенным зрителям Монастырский и Панитков - т.е. они все это время где-то "скрывались"; с другой стороны, мешок, находившийся все это время в центре событий, был, в силу своей непрозрачности и неясности предназначения, средоточием "скрытого", видимым проявлением невидимого; по этому признаку (через отношение к "скрытому") мешок "автоматически" сближался с Монастырским и Панитковым, а "голос из мешка" начинал восприниматься как голос этих невидимых устроителей.

Как бы то ни было, минуты через три после "обличительной проповеди" мы уже были на опушке с юго-восточной стороны Киевогорского поля, где Е.Елагина скомандовала нам остановиться и ждать. На опушке лежало одинокое бревно, а возле него какой-то пакетик, в котором обнаружилась легкая выпивка, закуска и пачка сигарет R1. Было понятно, что предстоит еще какой-то этап, но когда и где - оставалось неясным. Начиналось т.н. "пустое действие". И.Мелдрис тут же стала обшаривать окрестности в поисках грибов - обычных и "волшебных" (интересовавших ее в несколько большей степени). Я же повел себя и вовсе недостойным образом. Первым делом я выкурил сигарету из обнаруженной в пакете пачки - до этого дня я не курил недели две. К этому моменту из мешка уже высыпали всю картошку, и т.о. "скрытое в мешке", служившее до этого символическим прибежищем Паниткова и Монастырского, высвободилось и "повисло в воздухе", сделав их отсутствие просто вопиющим. Это ощущение, усиленное волнением от выкуренной сигареты, привело меня к решению немедленно отправиться на поиски двух недостающих членов КД, чтобы как можно скорее выяснить где они и чем занимаются. Это желание было связано еще и с испытываемым мной прогностическим кризисом - ресурс "предвидения", питаясь которым разворачивались мои переживания до прихода на опушку, был почти исчерпан. Повинуясь естественному ходу событий, я вместе с остальными должен был теперь вступить в сферу чистой неожиданности. В общем, такой поворот был бы вполне эстетически закономерным - именно в упомянутой модели превращения каждого участника-зрителя в Слепого Самурая. Ведь что представляет собой "средособытиность" в мире слепого? Можно предположить, что в сравнении с миром зрячих, этот мир является более "открытым" и "индетерминированным", - события в нем возникают и заканчиваются, оставаясь достаточно неопределенными по форме. Однако, с другой стороны, известно, что действующее здесь сознание невероятно интенсифицируется вблизи тела, - за счет включения тактильного регистра, обостренного обоняния и т.д. Кроме того эта "интенсивность" сохраняет одинаковое значение по всему периметру тела, а не сокращает свою глубину по бокам и сзади, как это происходит у зрячих. Ритм и пластика событий в этом мире должны определяться специфической для него динамикой нарастания интенсивности по мере приближения к телу постороннего объекта - можно представить себе, что значимые события здесь происходят гораздо реже, но зато когда они происходят, они достигают степени "отчетливости", совершенно непредставимой для зрячих. Т.е. схематично этот мир можно охарактеризовать как мир размытых почти нейтральных протяженностей, изредка прерываемых интенсивными, гипердеталированными взаимодействиями.

Начавшееся на опушке "пустое действие" и представляло собой как раз такую размытую нейтральную протяженность, которая должна была смениться неожиданным и потому интенсивным событием - и этим как бы дополнительно поддерживалась линия на самоотждествление зрителей со Слепым Самураем. Я же, не без некоторого внутреннего дискомфорта, разрывался между двумя возможными самоидентификациями - предложенной идентификацией со Слепым Самураем, и "открывшейся" в момент "проповеди" идентификацией с невидимыми устроителями, - т.е. между Слепотой и Невидимостью. И склонялся я все таки ко второму варианту. Это и выразилось в решении идти на поиски А.М. и Н.П.

Но как их найти? Понятно, что между членами КД, находившимися на опушке вместе со зрителями, и двумя, "спрятавшимися в засаде", должна была осуществляться какая-то связь. Поэтому, наслаждаясь вместе со всеми предложенным угощением, я краем глаза все время следил за Е.Елагиной и С.Ромашко. И действительно, через некоторое время Е.Елагина откололась от компании и отправилась по небольшой тропинке прямиком в лес. Идти прямо за ней мне показалось слишком большой наглостью, поэтому я подождал минуты 1.5-2, и затем тоже пошел в лес, но взяв при этом примерно 45° вправо от того направления, в котором ушла Елагина. Таким образом мне удалось уйти, не привлекая к себе внимания. Как только я оказался скрытым от основной группы кронами деревьев, я начал забирать влево до тех пор, пока моя траектория не пересекла под прямым углом вышеназванную тропинку. Отсюда было уже видно, что полоса леса, обрамлявшая опушку, на которой находилась основная группа, была достаточно узкой. За ней начиналась широкая просека или вырубка, примерно с середины поросшая молодым подлеском. Ближайшая ко мне половина просеки была почти свободна от растительности, и именно на ней, как я понял по вполне различимым с моей позиции голосам Паниткова и Монастырского, осуществлялась подготовка к следующему этапу акции. Чтобы случайно не попасться кому-нибудь на глаза, я быстро пересек тропинку и стал пробираться вдоль обращенной к просеке кромки леса в ту сторону, откуда раздавались знакомые "громовые" голоса членов КД. При этом я все время был отделен от просеки полосой деревьев, так что в результате мне удалось приблизиться к их месту расположения вплотную, оставшись совершенно незамеченным. В определенном смысле, осуществив этот маневр, я похитил "невидимость" у устроителей, символически переведя их самих в статус "Слепых Самураев" - теперь они оказывались "слепыми" в отношении меня, притаившегося у корней растущей на краю просеки ели. "Громовыми" их голоса я назвал отчасти потому, что вся эта ситуация напомнила мне сцену из услышанной когда-то в детстве новеллы Вашингтона Ирвинга "Рип Ван Винкль", где главный герой просыпается в другом времени и неожиданно натыкается на странно одетых людей (или великанов), играющих в горах в кегли грохочущими каменными шарами. То, чем были увлечены в тот момент члены КД, тоже выглядело как какая-то странная игра, - они приматывали скотчем к огромному серебряному столбу какие-то небольшие предметы. Кроме того, они выбирали место для видеокамеры и при этом страшно кричали и ругались, обзывая друг друга "проститутками", и срываясь порой в залихватский разбойничий хохот.

Удовольствие, которое я испытал от подглядывания, было, конечно, довольно предосудительного свойства, - в этом смысле я пал жертвой искушения, в чем открыто признаю себя виновным и раскаиваюсь. В оправдание свое могу сказать лишь то, что сама идея подглядывания (или даже подглядывания за подглядывающими) если и руководила мной в данном случае, то все же не первую очередь - первичным было все таки желание поскорей увидеть А.М. и Н.П. (чувство, являющееся основным содержанием всем известного понятия "соскучиться по кому-нибудь"). Тайну же я соблюдал главным образом из нежелания нарушить разработанный устроителями план событий.

Скоро устроителями были отданы распоряжения по поводу начала следующего этапа, и я решил вернуться к основной группе, боясь, что мое отсутствие будет замечено. Придя обратно на опушку, я выяснил, что Ира, пока меня не было, успела найти в окрестной траве немалое количество "волшебных грибов", большую часть которых она тут же и съела. К поискам грибов подключились также И.Бурый и А.Иванова. Поддавшись общему настроению, я тоже решил поискать, но нашел только один среднего размера грибок. Тем временем, высыпанная из мешка картошка была разделена между присутствующими зрителями, после чего Е.Елагина стала постепенно, пару за парой, уводить их по той самой тропинке в глубину леса.

Я так больше грибов и не нашел, и когда на опушке оставались уже практически только мы вчетвером, Ира, чтобы меня утешить, отдала мне на съедение оставшиеся у нее грибы (штук 5-6). Затем мы с Ирой, взявшись за руки, последовали за Е.Елагиной в сторону просеки.

Дойдя до нее и свернув налево, мы скоро остановились напротив серебряного столба, к которому, как оказалось, были прикручены скотчем два кассетных магнитофона, а между ними - маленькие часы. Как только мы там очутились, Е.Елагина быстро по деловому объяснила нам, откуда и куда нужно кидать принесенный с собой картофель. Монастырский при этом постоянно экзальтированно выкрикивал: "По часам бейте, по часам!".

На этот раз столб вызвал у меня ассоциацию с серебряным трубчатым стержнем ("тычинкой" огромного колоса), который А.Монастырский снял со снопа на вершине купола павильона Космос на ВДНХ, а потом, как бы не зная, что с ним дальше делать, передал мне на хранение. Кроме того, тема "расстрела" часов напомнила мне сюжет небольшой компьютерной анимации, сделанной мной дня за три до описываемых событий. Анимация представляла собой циферблат часов, с которого в какой-то момент срываются стрелки и стремительно разлетаются в противоположных направлениях. Часы были иллюстрацией к одной строфе из стихотворения, написанного в соавторстве с А.Насоновым по e-mail переписке осенью 1999 года, - позже я (самовольно) присвоил ему название "Конец географии", хотя речь в нем идет скорее об упразднении времени. Строфу эту я, что называется "на автомате", продекламировал тут же Ире и стоявшей рядом Е.Елагиной:

 

где-то под солнцем юга

в пустыне стоят часы

их стрелки свалили из круга

наткнувшись на "точку росы"

 

Поскольку нескольку предшествующих дней ушли у меня на то, чтобы "научить" стрелки часов улетать с циферблата, картина этого разлетания настолько глубоко запечатлелась в моем сознании, что теперь я совершенно не сомневался в том, что часы в итоге будут разбиты - хотя мы с Ирой и М.Константиновой были последними в очереди "стрелков" и особой меткости от нас ожидать не приходилось (разве что от Иры - правнучки латышского стрелка). Когда я сам вышел "на позицию", мне показалось, что попасть с такого расстояния картофелиной хотя бы просто в столб - это уже задача почти невыполнимая. Одна (или две) из моих пяти картофелин все же задела (задели) столб, остальные же улетели бог знает куда. Немногим лучше меня выступили и Ира с Машей. Но тут к нам приблизился Н.Панитков, которого уже слегка покачивало от выпитого коньяка. Он взял 4 крупные картофелины, отошел от столба метров на 5 (дальше, чем все кидавшие до него) и, по-мальчишески слегка согнув ноги в коленях и чуть ли не присвистывая, стал очень быстро и точно метать картофелины в прикрепленные к столбу цели. Третья, самая большая картофелина, диаметр которой раза в два с половиной превышал диаметр часов, угодила прямо в центр циферблата, разбив на мелкие осколки стекло. Событие это, разумеется, было встречено бурными рукоплесканиями и воплями восторга. Для меня оно имело еще и определенный личный смысл, на котором я собираюсь подробнее остановиться в другом месте. Среди членов КД были, однако, и такие, кто отнесся к совершенному Панитковым "самурайскому подвигу" негативно, ссылаясь на то, что по предварительно согласованным условиям участник группы не имел права принимать участие в метании картофеля по целям на столбе. Как теперь оказалось, тот факт, что часы в ходе "метания" были все же разбиты, имел для дальнейшего хода акции важное значение: в случае такого исхода данного этапа решено было разрыть расположенное неподалеку захоронение, в котором содержались часы, представляющие собой точную копию разбитых. Эти вторые часы, время на которых было установлено по Рангуну, были зарыты около трех лет назад в окрестностях Киевогорского поля вместе с т.н. "библиотекой КД", и с тех пор ни разу не извлекались из земли. Теперь, когда были разбиты часы на столбе, нужно было сравнить "застывшее" на них время с показаниями часов "библиотеки".

Под предводительством членов КД мы отправились на поляну, где находилось захоронение. По дороге мы еще ненадолго остановились на опушке, где был опорожнен мешок. Здесь, усадив меня рядом с собой на бревно, Н.Панитков позволил себе редкий по сочетанию лаконизма и содержательности педагогический пассаж, - широким взмахом руки он указал одновременно на все вокруг нас и произнес примерно следующее: "Вот, Сережа, хорошая все таки вещь - концептуальное искусство, да?" Я смотрел на сверкающее от солнечных луче поле, на окутанные полуденной дымкой огромные деревья, на бирюзовое небо, на симпатичных людей вокруг, и понимал, что не согласиться с ним просто невозможно.

В свете этого колиного высказывания вопрос о том, действительно ли что-то было зарыто три года назад на том месте, где сейчас предполагалось начать раскопки, в общем-то, переставал казаться существенным. Был, правда, извлечен на свет некий чертеж с планом захоронения, но, как я понял, у многих возникали сомнения и по поводу того, что на нем изображена та самая поляна, и по поводу правильности избранной ориентации этого плана на местности - т.е. было не очень понятно, каким из трех возможных способов следует установить соответствие между тремя точками на плане и тремя колышками, вбитыми на поляне у корней деревьев. К тому же всем присутствовавшим было ясно, что инициаторы и руководители всего этого дела находятся в не вполне адекватном состоянии (под воздействием паров алкоголя). Из-за сочетания этих факторов, затея с раскопками выглядела поначалу довольно-таки бредовой, если не сказать безнадежной. С другой стороны, опять таки в свете упомянутого высказывания Н.П., здесь для меня вновь актуализировалась поднятая Борхесом проблема пригодности для участия в подобных раскопках людей, знающих, как выразился Борхес, "про экспериментальный характер поисков". Борхесовское положение о непригодности таких людей косвенно подразумевает, что даже в том мире, где идеализм господствует на протяжении многих веков, основанное на нем мировоззрение остается несовместимым с практической деятельностью, - а это, в свою очередь, равносильно признанию того, что полное торжество идеализма возможно лишь при условии упразднения практической сферы. Я совершенно не исключаю, что так оно и есть, и поэтому на ранней стадии раскопок я следовал борхесовскому рецепту, стараясь держаться подальше от раскапываемой ямы, но приготовившись, тем не менее, при появлении на поверхности обещанных вторых часов вести себя совершенно спокойно, - как будто не произошло ничего необычного.

Тут мы разговорились с Ирой, которая нашла великолепный ослепительно-красный мухомор. Ей при этом никак не удавалось почувствовать какую-либо внутреннюю связь с происходящим в плане акции, т.е. она не могла понять, почему происходящее должно быть интересно, - в частности, конкретно ей, не знающей толком предыстории и контекста. Я попытался объяснить ей, что, скажем, "неинтересное" - это как раз один из важных эстетических ориентиров КД, предмет их постоянных манипуляций и исследований. В то же время, она не могла не согласиться со мной в том, что в ходе акции постепенно на первый план вышел какой-то необычный аспект достаточно обычных по содержанию явлений, в результате чего все происходящее окрасилось, условно говоря, в сюрреалистические тона. Это одновременно обнаружившееся у нас обоих ощущение можно было в какой-то степени объяснить действием съеденных грибов, однако и "про себя" и в разговоре с Ирой я настаивал на том, что ощущение это возникло гораздо раньше, и что характер его определяется в данном случае групповой синергетикой, - а это значит совокупностью всех без исключения действующих факторов, ни один из которых не может расцениваться как достаточный сам по себе. Более того, если рассматривать проблему шире, то необходимо иметь в виду, что "мощь" некоторых психоделиков способна оказывать только разрушительное действие на лежащий в основе синергетического эффекта хрупкий динамический баланс сил и отношений.

Рассуждая на эту тему, я не мог не почувствовать некоторую дополнительную сопричастность тому, что творилось на фронте раскопок. А там, несмотря на бурную деятельность, пока не видно было никаких существенных результатов. Диаметр и глубина ямы, копаемой в найденном путем тщательных измерений месте, все увеличивались, но на дне ее по-прежнему не было видно ничего кроме комьев земли, слипшихся кореньев и прочих хтонических ужасов. Был момент, когда Монастырский уже в одиночку и с некоторой, как мне показалось, безнадежностью продолжал медленно расковыривать яму какой-то сучковатой палкой, - лопата была у кого-то в машине, но за ней почему-то никто не сходил. Тут уже было как-то даже неудобно не вмешаться. Но, кроме того, мной завладел кощунственный азарт: а что если Борхес все же не прав, и (по крайней мере, в каких-то из возможных миров) присутствие на раскопках людей, "знающих про экспериментальный характер поисков", является не только желательным, но даже необходимым? Почему бы, собственно, нам не найти часы благодаря (а не вопреки) тому, что раскопки будут проходить с участием тех, кто уверен в том, что часы в этом месте никогда никто не закапывал? Именно с таким настроением я примостился у края ямы и начал углублять ее в направлении, указанном Монастырским (и взятом им, в чем я был убежден, абсолютно "с потолка"). Рядом со мной, я помню, трудился Миша Лейкин.

Вдруг среди пронизанной корнями земли блеснуло что-то серебристое. Мы стали осторожно обкапывать этот предмет, и через некоторое время он приобрел отчетливую форму гриба (тут необходимо добавить, что во время нашего с Ирой предыдущего посещения Киевогорского поля мы вели с Монастырским переговоры о возможности отправиться на поиски железного гриба, установка которого принадлежит к ряду его личных акций). Обнаружив этот "серебряный гриб", я, не долго думая, попытался вытянуть его из земли, ухватив его за шляпку. При этом в голове у меня навязчиво крутилась фраза из известного романса Вертинского: "Тихо вышел карлик маленький и часы остановил" (издевательский намек на "подвиг Паниткова"). "Часы, - думал я, - наверное, находятся в шляпке гриба". Но как я ни старался, гриб никак не желал вылезать из земли. Тогда мы несколько расширили радиус окапывания. Скоро выяснилось, что "гриб" закреплен в центре круглой площадки с чуть загнутой вверх кромкой, тоже "серебряной" (покрытой слоем фольги). В ходе дальнейших раскопок площадка эта оказалась крышкой небольшой кастрюльки, основная часть которой находилась все еще под землей, - "площадка с грибом" представляла собой ни что иное как крышку этой кастрюльки. Наконец, кастрюлька тоже была освобождена от земли и представлена на всеобщее обозрение. При попытке открыть крышку обнаружилось, что под слоем фольги (покрывавшем всю кастрюльку) находится застывший черный вар. Мы сняли фольгу, и я начал откалывать куски вара по периметру крышки. Однако, скоро я заметил, что из больших пальцев обеих моих рук обильно течет кровь. Здесь явно "сработала" строка из другой, когда-то популярной песни, - "Я ломал стекло как шоколад в руке" (В.Бутусов), - оказалось, что и кастрюлька, и крышка были стеклянными. Почему-то нас с Лейкиным никто не счел нужным об этом заранее предупредить. Порезы мои были тут же обнаружены стоящими вокруг людьми, после чего я был решительно отстранен от участия в дальнейших операциях по вскрытию кастрюльки. Отставку эту и принял совершенно спокойно, поскольку главным и наиболее "чудесным" событием в тот момент мне казался сам факт обнаружения чего-то в земле, причем даже не очень важно, чего именно. Варя, подруга Манюры М.-Х. по Полиграфическому институту, подсказала мне быстрый и очень эффективный способ остановить кровь - плотно зажать порезы другими пальцами.

Проблему со снятием крышки с кастрюльки решить так и не удалось. Но поскольку кастрюлька была стеклянной, то ее, не долго думая, просто аккуратно разбили, и затем Панитков торжественно достал из нее долгожданные часы. Кажется они стояли, но когда и по какой причине остановились - понять было намного труднее, чем в случае часов, снятых со столба.

На этом рассказ об акции "Мешок" можно было бы, наверное, закончить. Можно было бы еще порассуждать о том, случайно или нет название акции совпало с названием военной операции, проведенной незадолго до описываемых событий в Чечне генералом Шамановым. Но раз уж я объявил в начале, что лейтмотивом этого дня были грибы, то в конце мне придется перечислить, не останавливаясь подробно ни на одном из них, два финальных эпизода акции, в которых грибная тема достигла, в некотором смысле, своего апогея.

1) Последними с поля уходили мы с Панитовым, и по дороге Коля рассказал мне об одном из своих наиболее ранних и сильных переживаний счастья: это был день, когда они вдвоем с мамой собирали грибы в березовой роще на краю этого самого Киевогорского поля, и за 2-3 часа нашли 27 белых. Закончил он эту историю примерно следующей фразой: "Вот, Сережа, скоро мне уже пятьдесят лет будет, а я с тех пор вот так по этому полю и прыгаю".

2) Покинув поле, мы вышли большой группой на шоссе и пошли в сторону Лобни, на ходу обсуждая наиболее яркие впечатления от акции. Однако, поскольку говорить в таком положении было не очень удобно, то все искали глазами на обочине место, где можно было бы ненадолго устроиться посидеть с каким-то минимальным уровнем комфорта. И вдруг справа, среди деревьев, словно по волшебству вырос стол, грубо вытесанный из дерева и расписанный в виде гигантского красного мухомора, в окружении таким же образом обработанных пеньков-сидений.

Здесь в компании участников и устроителей, за бутылкой водки и разговорами, мы с Ирой просидели довольно долго (не меньше часа), - и просидели бы еще дольше, если бы я не вспомнил, что мне необходимо вернуться в Москву до закрытия сберкасс, чтобы отправить срочный денежный перевод. Правда, по приезду в Москву выяснилось, что эта затея была с самого начала обречена на неудачу, потому что я неправильно запомнил время закрытия сберкасс.

Белые грибы и мухоморы (их изображения, сделанные в виде этих грибов игрушки и т.п.) впоследствии стали попадаться мне на глаза в контекстах, заставлявших видеть в них некую "статистическую проекцию" постепенного проникновения на глубинные сакральные уровни коллективной организации опыта влияний со стороны "черношапочной" и "красношапочной" ветвей тибетской школы кагьюдпа.

Кроме вышеописанных событий день акции был ознаменован для меня еще и серьезным изменением в топографии Москвы - в тот день я впервые столкнулся с фактом существования Алтуфьевского шоссе.

 

декабрь 2001