Collective actions
Никита Алексеев. ТЕМНАЯ АЛЛЕЯ
Серым мартовским днем Сабина Хэнсген приехала к нам в Дюссельдорф и повезла в Эссен, не предупредив, что мы там увидим. Мы ехали по городам, сросшимся друг с другом (понять, где в Рурском бассейне начинается один город и кончается другой, я не могу), иногда попадались уже начинавшие зеленеть поля и выгоны, по которым бродили рыжие коровы. Пирамидальные тополя дрожали под моросящим дождиком бледно-зеленым маревом распускающейся листвы.
Собственно, Эссен мы не видели. Сабина вела машину мимо покрытых травой терриконов – я еще помню, как в этих местах чадили заводские трубы, и все было покрыто черной копотью. Она нас привезла в Цолльферейн – колоссальный металлургический комбинат, окончательно закрытый в 90-е горды и превращенный в культурный центр столь удачно, что ЮНЕСКО его признала всемирным достоянием человечества. Рем Колхаас, работавший над реконструкцией, сделал все очень хорошо, очень тактично. Он не счистил копившуюся десятилетиями копоть со стен, кое-где оставил окна выбитыми, даже деревца, вцепившиеся корнями в трещины карнизов, продолжали расти. Тяжелые заводские корпуса выглядели не то как элегические руины, не то как архитектурная фантазия на тему будущего, опрокинутого в прошлое, а интерьеры, где находится, если правильно помню, музей и центр дизайна, идеально подходили для выставок и работы.
В одном из цехов Илья и Эмилия Кабаковы построили свой «Дворец проектов» – нелепых очертаний зиккурат из толстенных брусьев и белого брезента. Архитектура – точно не сильная сторона Кабакова, но и внутри было не лучше. На разных ярусах этого сооружения, в тесных коридорах и закоулках выставлены десятки проектов Кабакова, похожие на театральные макеты. Как к этому относиться, я не знаю. Если как к макетам, сделанным в масштабе 1:100 или 1:50, то воплощенные в натуре эти замыслы оказались бы чудовищными. Если это – самодостаточные скульптуры, то никто мне не докажет, что они хороши. А все вместе – этот зиккурат и его тесные потроха, забитые кабаковскими замыслами, – вызвало у меня чуть не приступ тошноты и клаустрофобии. Впрочем, может быть, Кабаков на это и рассчитывал?
Мы вышли наружу, на длинную аллею между цехами. Сабина предложила заняться поэзией. К стыду своему, плохо помню, в чем заключалось это занятие, а его результат, папочку с текстами, Саша припрятала в свой архив. Но было что-то такое: Сабина и Саша ушли далеко вперед, а я, время от времени останавливаясь, писал на листочках нечто наподобие стихов, клал на землю, кажется, фотографировал эти текстики? Но в любом случае это занятие под серым небом, под моросящим дождиком мне было очень приятно. И я помню зелень газонов у чистеньких домиков, к которым подошел в конце аллеи, пластмассовых гномов на траве и свежее разноцветное белье, сушившееся на веревке. Как жили в этих домиках лет тридцать назад, когда тут лязгал и изрыгал дым завод?
Потом мы быстро проскочили через Эссен, и начались одинаковые кирпичные дома в четыре этажа. Сабина объяснила, что это образцовое жилье, построенное в конце XIX века Альфредом Круппом для своих рабочих. Потом пошли маленькие особнячки – это было жилье начальства среднего уровня. Дальше дорога начала подниматься на холм. Там – большие виллы, построенные для, как теперь говорится, топ-менеджеров. Улицы названы по именам детей Альфреда Круппа.
И наконец, дорога привела к въезду в парк, посреди которого стояла вилла Хюгель, резиденция Круппа, сооружение размером чуть ли не с металлургический комбинат – 300 комнат.
Построена она в псевдоренессансном стиле из серого гранита, привезенного Круппом
с юга Франции, ближе он ничего подходящего не нашел. Внутри – тоже якобы ренессанс, но угрюмый, темный, роскошный, как гроб ценой в миллион рейхсмарок. Мебель, сделанная будто не из дорогих пород дерева, а из чугуна, и исполинские, тоскливые семейные портреты. После войны виллу Хюгель реквизировали, устроили в ней культурный центр, проводят какие-то выставки, и есть музей, посвященный семье Крупп: фотографии их первой маленькой фабрички, она растет, растет, растет. На это смотрел старичок-посетитель, он услышал, что мы говорим по-русски, дружелюбно представился и через Сабину рассказал, что его прадедушка, дедушка, папа да и он сам трудились у Круппов, и это были такие хозяева! Они так заботились о своих рабочих!
Мы вышли из этого мавзолея в многогектарный парк. Там росли деревья, которым было больше лет, чем зданию, построенному в 1873 году. Альфред Крупп эти кедры, сосны и дубы велел выкопать где-то в других краях и пересадить в свой парк.
Huegel по-немецки значит «шишка».